— Я боюсь…
— «Боюсь, боюсь…» — передразнила она меня. — Чего ты боишься?
Она кипела от ярости.
— Что ты хочешь внушить мне и в чем убедить? Американцы таких, как ты, называют sweettalker, пустозвонами, краснобаями. Нет, я и слышать не хочу о твоих страхах и о том, какой ты робкий и чувствительный человечек. Я…
— Прекрати, Барбара, прекрати.
Я хотел успокоить ее, но привел в еще большую ярость. В конце концов мне пришлось повысить голос, чтобы докричаться до нее.
— Ты права, я действительно надул от обиды губы. Я превратил тебя в коварную женщину, а себя выставил несчастным. Мне очень жаль, что я не боролся за тебя, что я тебя обидел, что мы потеряли столько лет. Мне очень жаль, Барбара.
Она покачала головой:
— Ты ведь только сейчас это понял, правда? И только потому, что я разозлилась. Если бы мы случайно не встретились в самолете, я бы тебя больше никогда не увидела. Неужели ты ждал, что я сделаю первый шаг и снова буду стоять под твоей дверью, кричать и колотить в нее?
Теперь она говорила тихо, но ее усталый голос пугал меня больше, чем крик.
— Нет, ты ничего от меня не ждал и не ждал ничего для нас. Я тебя не понимаю, Петер Дебауер. Я не понимаю, почему ты так и не объявился. Я не понимаю, почему ты теперь собрался жениться.
Машины впереди двинулись с места, я повернул ключ зажигания и медленно выехал из-под моста, под которым мы стояли, а потом наверх по идущему в гору шоссе.
— Только в самолете из Берлина во Франкфурт я, увидев тебя, понял, что моя жизнь складывается не так, потому что я ничего не делаю с полной самоотдачей, всегда держусь в стороне, а если дело принимает трудный оборот, просто ухожу. Я понял это только потому, что вновь увидел тебя. Я хочу тебя. Если ты не хочешь меня, я буду за тебя бороться, я еще не знаю как, но я научусь.
Она улыбнулась мне, слегка скривив губы, снова стала смотреть на дорогу и замолчала. Мы добрались до места вовремя, на работу — она в школу, а я в издательство — мы вполне успевали. Когда я остановил машину перед ее домом, она кивнула мне и сказала:
— Да, давай поженимся.
Я только-только добрался до издательства, как она мне позвонила:
— Ничего не получится. Я хочу сказать, что получится только в том случае, если мы не сделаем той ошибки, которую делают сейчас восточные и западные немцы.
— Что ты имеешь в виду?
— И те и другие думают, что их партнер изменился так же, как изменились они, или что он все еще такой, каким был до разлуки, или что он только такой, каким сохранился в собственной памяти и в собственном представлении. Понимаешь, что я имею в виду?
Я подумал и ответил не сразу.
— Ты меня слышишь?
— Да, слышу. Я понимаю, о чем ты говоришь.
Она вздохнула в трубку:
— Если с этим все ясно, приходи сегодня вечером ко мне на ужин.
10
Так вот и начался четвертый этап нашей жизни, со своими законами. Каждый из предыдущих продолжался всего несколько недель: сначала это были недели, когда мы ездили за мебелью, потом недели, когда мы открыли для себя нежность в наших отношениях, затем недели тревоги, после того как она рассказала, что замужем. Я надеялся, что нынешний период снова продлится всего несколько недель, пока не наступит следующий и не утвердится окончательная норма жизни — с совместной квартирой, супружеством; возможно, мы поселимся в Восточном Берлине, если школа и министерство отпустят Барбару, а я найду место в издательстве. У меня появилась новая идея: возглавить одно из издательств, которые сейчас приватизируют и выставляют на продажу в ГДР.
Мы сходили в магистрат и подали заявление. Молодой служащий изучал мою семейную книжку,
[27]
как мне показалось, с излишним вниманием.
— Ваши родители, стало быть, заключили брак в Нойраде, а родились вы в Бреслау.
Он вертел мою семейную книжку в руках.
— В сентябре тысяча девятьсот шестьдесят первого года ваша матушка получила семейную книжку.
Он посмотрел на меня испытующим взглядом:
— Известно ли вам, что побудило вашу мать получить семейную книжку именно тогда? Трудно было выбрать для этого более неподходящий момент.
Я пожал плечами.
— Ваша матушка намеревалась снова выйти замуж? Какие-нибудь хлопоты по поводу наследства?
— Не имею представления.
Служащий магистрата поднял трубку телефона, набрал номер, попросил дать ему справку из дела моей матери, терпеливо стал дожидаться ответа, а затем подтвердил полученную им наконец информацию, что-то пробурчав в ответ и коротко кивнув. Затем он с горделивым видом обратился к нам:
— Дело обстоит именно так, как я предполагал. Ваша матушка утратила свои документы во время бегства. Когда она обратилась за новой семейной книжкой, мы послали запрос в магистрат номер один Восточного Берлина; этот магистрат отвечает за те области, которые отошли к Польше и России. Ответа мы не получили, то ли потому, что отсутствуют соответствующие документы, то ли потому, что после возведения стены они просто не отвечали на запросы из Западной Германии. Тогда ваша матушка предъявила копию письма вашего отца, который писал своим родителям, что вступил с ней в брак, и привела свою подругу, подтвердившую под присягой, что данные, сообщенные вашей матушкой, соответствуют истине.
— Как звали подругу?
— Сейчас это не имеет значения. Сейчас важно то, что теперь у нас установлены контакты с Польшей и что нам доступны архивы с актами гражданского состояния, о чем раньше можно было только мечтать. Мы направим запрос в Нойраде и Бреслау, и тогда вы наконец получите документально подтвержденное свидетельство о рождении и свидетельство о регистрации брака ваших родителей.
Чиновник торжествующе улыбался.
— Мне не нужно другое свидетельство о рождении, мы хотим пожениться.
— Я вас понимаю. Но и вы нас поймите. У нас теперь хорошие контакты с Польшей, я с большим уважением отношусь к своим коллегам в дружественном нам польском округе, и мы должны поддерживать нормальную деловую переписку, которая наконец-то стала возможной после долгих лет «холодной войны». Это займет всего несколько недель.
— Если нет оснований сомневаться в достоверности семейной книжки, выданной в шестьдесят первом году, то вполне достаточно и ее.
Я ничего не смыслил в тонкостях административного права и в записях актов гражданского состояния. Но ведь наверняка по существу дела я прав.
Он взглянул на меня, словно желая сказать: «До сих пор я шел вам навстречу, но могу заговорить и по-другому».
