Я закончил писать рано утром. Я лег спать, спал мало и беспокойно, в десять часов встал, взял рукопись и пошел в университет, набрал текст на компьютере и подписал своим именем. Потом я позвонил адвокату, с которым познакомился на одном из докладов в школе права, поехал к нему и договорился с ним о том, что он предложит мою рукопись для публикации газете «Нью-Йорк таймс» и проследит, чтобы ее либо опубликовали полностью, либо не печатали вовсе. Билетов на самолет в этот день уже не было, но мне удалось купить билет на первый рейс следующего дня.
19
Самолет взлетел с некоторой задержкой. Когда мы летели вдоль побережья на север, солнце уже зашло. Вечерний свет отражался на воде и окрашивал снег в розовый цвет. Я не был уверен, что мы летим над Гудзоном и Адирондаком, но попрощался с ними. Потом я увидел внизу огни Галифакса. А потом совсем стемнело.
Я боялся заранее звонить Барбаре и сообщать о моем возвращении. А что, если она скажет по телефону, что кое-что изменилось? И что мне лучше переночевать у друзей или у матери? Что мы сначала должны прикинуть, сможем ли мы быть вместе? Нет, у нее никого другого нет, во всяком случае, нет постоянной связи, но если она с кем-то познакомилась? Нет, она меня любит, она меня очень любит, но если она в себе еще не разобралась? Да, она хочет меня видеть, но если для нее быть вместе со мной в одной квартире — слишком близко и слишком тесно?
Я не позвонил и не услышал этих слов по телефону. Но ничего от этого не выиграл. А если она выскажет это все мне прямо на лестничной площадке, перед входом в квартиру? Или в коридоре? Или в комнате? В комнате, из которой, как из всех других комнат, уже вынесли мою мебель и отправили на хранение на склад?
На Рождество Барбара прислала мне плюшевого мишку; его мне подарили еще в детстве, и он всегда сидел на книжной полке во всех квартирах, где я жил. «С горячим приветом из дома!» — приписала она, и я очень обрадовался. Но откуда мне знать, отправила ли она игрушечного медведя как посланца любви, чтобы напомнить о себе, или просто побоялась уложить его в одну из коробок, в которую упаковала мои вещи и мебель?
Она бы наверняка мне об этом написала! Все герои моих историй о возвращении домой возвращались, ничего не подозревая, потому что не получали писем, звонков, вообще никаких вестей. Впрочем, не совсем так, ведь Агамемнон вернулся домой, ничего не подозревая, хотя отправил с посланцем Клитемнестре весть о своем возвращении. Она притворилась, что ждала его, потому что хотела убить, и в конце концов убила. Я сошел с ума? Что за глупые, глупые мысли! Моя мебель и вещи по-прежнему в квартире, в этом я мог быть уверен. Было бы иначе, она бы мне написала. А со всем остальным она бы повременила. Она бы подождала, пока сможет высказать мне все при встрече.
Я отвлекся на еду и на фильм, а моя соседка рассказала мне о своих отпрысках — четверо детей и двенадцать внуков. Когда выключили верхнее освещение и соседка, похрапывая, прислонила голову к моему плечу, колесо моего страха сделало еще один оборот. Я пытался остановить его и оценить свои шансы. Если она не захочет, чтобы я жил с ней в этой квартире, стоит ли мне вопреки всему там оставаться? Поначалу я не мог себе этого представить, а потом стал сомневаться, останусь ли я в квартире ради нее или ради себя? Потому что не хочу обременять ее своим присутствием или потому что боюсь неприятностей? Нет, я больше не совершу ошибки, которую однажды сделал. Я останусь. Быть рядом, ничего не требовать, но ухаживать за ней, не приставать, но предлагать свою близость, не скрывать своих чувств, но уважать ее чувства и демонстрировать это уважение, проявлять некоторую долю самоиронии, — чем дольше я обдумывал этот сценарий, тем лучше он мне казался и тем яснее мне становилось, что я не справлюсь. Не смогу.
Как быть, если она откроет дверь, а рядом с ней будет стоять другой мужчина, положив руку ей на плечо? Драться? Мне вдруг пришла в голову мысль о дуэли. Мне стало ясно, что если двое мужчин любят одну и ту же женщину, то один из них лишний на этом свете. Что они, если они действительно ее любят и не в состоянии завоевать, не захотят вдвоем жить на земле и лучше погибнут на дуэли, чем будут жить без нее. Глупо, что женщины не соглашаются играть в эту игру, поступают не по правилам, выбирая того, кто погиб, а то и обоих сразу. Даже если я устрою драку с тем, другим, Барбара не будет смотреть на меня сияющими глазами. Если он ударит меня в ответ, а я кубарем скачусь по лестнице и буду лежать на площадке, она, может быть, и сбежит вниз и положит мою окровавленную голову себе на колени. А если упадет он? Если он в ее глазах окажется храбрецом и жертвой, а я грубым хулиганом?
Я понял, что мне пора усмирить свои страхи. Мой страх расползался, словно клякса, разливающаяся по всему листу. Скоро на этом листке не будет даже места, чтобы написать «Я тебя люблю».
Когда самолет приземлился во Франкфурте, было еще темно, темно было и тогда, когда я сошел с поезда в моем старом родном городе. Мне надо было делать пересадку, но на железной дороге что-то случилось, были повреждены то ли провода, то ли рельсы, то ли кто-то бросился под колеса, и следующий поезд отправлялся только через два часа. Я взял такси. Мы поехали по направлению к горам, над которыми вставало солнце, — я увидел в этом добрый знак. Дурной знак был связан с тем, что я, как Карл, возвращался домой по шоссе.
И вот я снова стоял перед домом. Дом, окруженный зимним голым садом, выглядел еще массивнее и мрачнее, и у меня упало сердце. Я открыл садовую калитку, подошел к двери и позвонил. Зажужжал дверной замок, я открыл дверь и стал подниматься по лестнице, дверь в квартиру была еще закрыта. Я ждал на площадке.
Я услышал, как дверную цепочку вынули из паза и опустили вниз. Дверь открылась. На пороге стояла Барбара в пеньюаре, волосы зачесаны назад, как во время нашей первой встречи, очки на носу. Она сняла очки, узнала меня, и лицо ее просияло. Она прислонилась к косяку, скрестила руки на груди и смотрела, как я с чемоданом в руках преодолеваю последние ступеньки. Она улыбнулась своей дерзкой, немного кривой и теплой улыбкой.
— Наконец-то ты пришел!
20
Все было так, словно я никуда не уезжал. Барбаре нужно было идти на работу, в школу, и, пока она принимала душ, делала макияж и одевалась, я приготовил завтрак. Когда она вернулась из школы, я уже распаковал чемоданы, разложил вещи и разобрал почту.
Издательство снова приглашало меня на работу; моего преемника, отработавшего у них испытательный срок, взять не захотели. Если я приму их предложение, то смогу выпускать новую серию книг и новый журнал. За обедом я сказал Барбаре, что завтра утром мы снова вместе поедем на работу. Завтра утром. Ведь если я затяну с ответом, на моем письменном столе только скопится больше работы.
Мои страхи не оправдались. У Барбары не было другого мужчины, она не стала припоминать мне, что я слишком долго отсутствовал, она просто радовалась, что я снова вернулся. Правда, я не совсем избавился от страха. А вдруг повседневные отношения, которые для меня были очень важны и которые я ценил, однажды ей наскучат? Чтобы она не заметила, как я боюсь, я делаю ей иногда сумасшедшие предложения, на которые она со смехом соглашается. А что, если она когда-нибудь раскусит меня? Или она меня уже раскусила?
