И опять я обнаружил, что нахожусь в просторной, со вкусом обставленной комнате с цветными шторами и цветущими растениями, в комнате, которая самым разительным образом отличалась от всех врачебных помещений, как некая уютная и отгороженная от внешнего мира обитель, защищенная от всех на свете невзгод. От запахов, таблеток и медицинских инструментов, но равным образом и от всевозможной канцелярщины, анкет и бланков, а также папок, создавая впечатление, что отсюда не исходит, а, наоборот, сюда стекается все, что имеет отношение к работе больницы. Лазар сидел за своим столом. Его кудрявая голова, которая так эффектно выделялась среди толпы индийцев на улицах Нью-Дели, опиралась на высокую спинку директорского кресла, в то время как он вел оживленную беседу с мисс Колби, своей преданной тридцатипятилетней секретаршей, стоявшей рядом с ним.
— Ага! — закричал он с дружеским упреком. — Ага! Наконец-то! Куда это вы запропастились?
— Я — запропастился? — повторил я за ним с удивленной улыбкой, поскольку последние три недели мне казалось, что и он и его жена были постоянными моими спутниками ночью и днем. — Все это время я находился здесь, в больнице.
— Я знаю, что вы были здесь, — ответил он с неподдельным дружелюбием, — но мы вас не видели. Дори все время обвиняла меня в том, что я вас чем-то обидел, поскольку с того момента, как мы расстались в аэропорту, вы не подавали признаков жизни.
— Но ведь я позвонил вечером, — протестующее заявил я, переполненный радостью от еще одного доказательства ее интереса ко мне. — Разве Эйнат ничего вам не сказала? Она сообщила мне, что и Хишин, и профессор Левин уже осмотрели ее, а потому, если я правильно ее понял, мне совершенно не о чем беспокоиться!
— Вам очень даже есть о чем беспокоиться, — жизнерадостно рассмеялся Лазар. — Но я в данном случае не имеют в виду Эйнати, даже если она не вполне еще вне опасности, и даже не Левина, который хотел госпитализировать ее для проведения дополнительных исследований, а вместо этого заболел сам. Нет. Я в данном случае беспокоюсь о вас, потому что сейчас как раз тот удобный случай, чтобы мы завершили наши с вами дела.
— Какие еще дела? — невинно осведомился я. Он положил ладони на стол и посмотрел прямо мне в лицо.
— Плата, которую мы должны вам за поездку в Индию.
— Ни о какой плате не может быть и речи, — без промедления ответил я и тут же опустил глаза, чтобы он не разглядел в них и тени колебания. Лазар попытался настоять на своем, и мне пришлось твердо повторить: — Вы не должны мне платить за что бы то ни было. — Говоря это, я встретился с пронизывающим, испытующим взглядом секретарши Лазара, стоявшей рядом с нами. — Само путешествие было достаточной платой. — И в этом месте я почувствовал нечто вроде толчка — но не из-за денег, от которых я так или иначе отказался, но главным образом из-за краткости самого путешествия и поспешности, с которой оно закончилось. — Я пришел сейчас, только чтобы принести вам это, — добавил я, вынимая конверт с фотографиями.
— А, наши снимки! — радостно закричал он, выхватывая конверт из моих рук и доставая из него фотографии, которые тут же передал секретарше, принявшейся разглядывать их с видимым удовольствием, медленно и подолгу.
— Дори, как всегда, очаровательно получается на снимках, — сказала она доверительным тоном.
— Да, — согласился с ней Лазар, вдохнув, — это потому, что она всегда безмятежна, не то что я. И это всегда проявляется на снимках. — И он, глядя на меня, покачал головой, как бы принося извинение за то, что должен превозносить достоинства собственной жены в присутствии человека постороннего. — Да, — спохватился он вдруг, — сколько я вам должен за эти фото? — И он вытащил свой бумажник.
— Чепуха, — сказал я, поморщившись.
— Это еще почему? — запротестовал он. — Я не могу вам позволить здесь отказываться от всего. Скажите мне, сколько это вам стоило, и я заплачу. — И он, вынув из бумажника купюру в пятьдесят шекелей, положил ее на стол.
Я чувствовал боль в сердце при мысли о том, что расстаюсь с фотографиями. Не глядя на деньги, я объяснил, что за все уже заплатили мои родители — и за проявку двух катушек пленки, и за печать.
— Это подарок от них.
— Подарок от ваших родителей? — повторил Лазар. Это заставило его взять фотографии и отказаться от денежных расчетов. — Подарок от ваших родителей? — еще раз повторил он, отправил пятьдесят шекелей обратно и обратился к своей секретарше: — Дори обрадуется, увидев снимки, — она обожает фотографии, а теперь у нас будет в руках нечто, напоминающее нам об этом путешествии, о котором, поверьте, мы уже стали понемногу забывать. — Затем, бросив взгляд на часы, не без удивления заметил: — Но она уже должна появиться здесь. — Увидев, что я потихоньку стал двигаться по направлению к двери, но, возможно, что каким-то образом почувствовав мое смятение, он поднялся и остановил меня. — Подождите минуту и поздоровайтесь с ней. Она о вас спрашивала.
Я посмотрел на часы. Было пятнадцать минут восьмого. Мой последний час пребывания в хирургическом отделении уже закончился.
— Ну… не знаю, — нерешительно сказал я. — Мне нужно вернуться в палату.
— В палату?! — удивился Лазар. — Но сегодня ваш последний день!
— И это вы знаете тоже? — воскликнул я, пораженный.
— Это, и множество других, еще более мелких и менее значительных вещей тоже, — сказал Лазар со вздохом и утомленно закрыл глаза. — Для этого я и нахожусь здесь. Так, например, я знаю, что профессор Левин должен взять вас в свое отделение сменным врачом до июня.
— До июля, — мягко поправил я его.
— Нет, только до июня, — решительно повторил он. — Это место открыто лишь до июня. Но какая в этом разница — июнь, июль. Как говорится, хочешь перейти мост, сначала подойди к нему. Мы должны дождаться, пока ему станет лучше, поскольку он жаждет выяснить с вами кое-какие детали.
— Выяснить? — пробормотал я.
— Ничего особенного, — сказал Лазар успокаивающе. — Разве Хишин ничего вам не сказал? Левин обеспокоен переливанием крови, которое вы произвели Эйнат.
— Я слышал об этом. Но не понял, что его беспокоит.
— Я тоже не понял. И Хишин… Так что вам лучше самому поговорить с ним и объяснить, что конкретно вы имели в виду. Он человек справедливый, хотя и не отличается терпением.
— А что с ним такое? — спросил я.
— Ну… разное, — тонко улыбаясь, ответил Лазар.
— Но что именно? — настаивал я, пораженный таинственностью болезни, поразившей моего будущего работодателя. Лазар обменялся взглядом со своей секретаршей, которая определенно знала секрет болезни профессора Левина, но предостерегала Лазара от откровенности со мной.
— Ничего, ничего, не забивайте этим голову. — Здесь он замахал руками, призывая меня к тишине, и вдруг вскинул голову с выражением глубокого внимания: — А вот и Дори. Я слышу ее шаги.
Ни я, ни секретарша, также поднявшая голову, не слышали никаких шагов — наоборот, тишина в административном крыле казалась еще более глубокой. Но Лазар упрямо настаивал, что даже на большом расстоянии узнает шаги своей жены — так сильны связи, соединяющие их связи, которыми я восхищался и которым завидовал во время путешествия по Индии.
