Белое покрывало слетело. Он схватился за колено и, подпрыгивая, застонал Гринькиным голосом:
– Ай-яяяй, коленку зашиб.
– А-а-а-а-а! – завопила Владычица.
Матрена, выбежавшая на крик, застыла в дверях. Возле неподвижно лежавшей Владычицы суетился Гринька.
– Манька, ты что? – тормошил он ее. – Я ж пошутил. Слышь, что ли, я пошутил просто, и все. – Он обернулся, увидел Матрену и сказал ей: – Матрена, воды.
– Сейчас, – торопливо сказала Матрена. – Сейчас, милок, принесу.
Она по коридору прокралась в сени, из сеней на крыльцо и, спотыкаясь, побежала к деревне.
Гринька, увидев ее в окно, проворчал:
– Вот дура, вместо того чтоб воды подать, она доносить побегла. Где ж тут вода? – он заметался по комнате.
Матрена во весь опор неслась по деревне. За ней увязалась собака. Она тявкала, хватала Матрену за ноги, но та продолжала бежать, не обращая на собаку никакого внимания. С ходу ворвалась она в Гринькину избу.
Гости уже окончательно перепились и валялись кто где. Во главе стола, размазывая по лицу слезы, сидела невеста. Мокеич и Афанасьич сидели в обнимку на другом краю стола.
Увидев Матрену, Мокеич схватил со стола свою кружку и пошел гостье навстречу.
– Афанасьич, друг, – закричал он, – гляди-ко, кто к нам пришел. Матрена, иди сюда, выпей с нами, я тебя люблю.
– Отойди, – отодвинула его Матрена.
– Нет уж, не отойду, – упирался Мокеич. – Уж ты уважь!
Но она дорвалась все же до Афанасьича, нагнула его к себе и приткнулась к его уху губами.
Услышанное настолько потрясло Афанасьича, что он сразу протрезвел. Он прошел по избе и стал будить мужиков, кого тормоша за шиворот, а кого поднимая ногами.
– Эй, мужики, вставайте, беда!
Сквозь разрыв в тучах в окно заглянула луна. Она осветила лицо Владычицы и Гриньку, сидевшего рядом на постели. Гринька наливал в ладони из кувшина воду и плескал ее на Владычицу. Она открыла глаза.
– Ну вот, наконец-то, – проворчал Гринька. – Что за народ пошел, нельзя уж и пошутковать с ними.
– Гринька, это ты? – спросила она.
– Ну а кто ж? – сказал Гринька. – Правда, что ли, Дух Святой?
– Зачем ты это сделал? – спросила она.
– По дурости, – сказал Гринька.
– Беги отсюда, – сказала она, приходя в себя. – Беги, пока есть время, тебя же убьют.
– Какое там время, – сказал Гринька. – Погляди.
Она поднялась и посмотрела в окно. За окном при свете факелов угрожающе гудела толпа. Терем был окружен.
– Что же делать? – заметалась Владычица.
– Ничего, – сказал он. – Сейчас я с ними поговорю.
Он поднял с пола белое покрывало и завернулся в него.
– Ну как, хорош я? – спросил он, расправляя плечи.
Владычица испуганно смотрела ему в глаза. Он неожиданно схватил ее, хотел поцеловать, но она его оттолкнула. Гринька повернулся и направился к выходу. Толпа волновалась перед крыльцом, но никто не решался идти дальше. Факелы, колеблясь, дымили.
На крыльце показалась фигура в белом. Она застыла на мгновение и, медленно спустившись по ступеням крыльца, направилась прямо к толпе. Страх охватил людей. Кто-то упал первым, за ним другой, третий, и вот уже все люди лежали ничком, и факелы их шипели, уткнувшись в сырую траву.
Гринька шел, переступая через распластанные тела. Зацепил краем простыни горящий факел. Простыня вспыхнула. Гринька сбросил ее с себя и кинулся бежать.
– Гринька! – придя в себя, закричал Афанасьич. – Держи его!
– Дураки! – закричал Гринька, перескакивая через лежащие перед ним тела. – Пужливые дураки! Вот я вас ужо не так напужаю!
Горбун, мимо которого пробегал Гринька, изловчился и схватил его за ногу. Гринька упал, на него налетели другие, навалились, его били, топтали ногами.
Тут из терема выскочила Владычица. С ходу она влетела в толпу и стала расталкивать их локтями, крича:
– Отойдите! Отойдите!
Толпа постепенно приходила в себя. Люди, опомнившись, расступались перед Владычицей.
Гринька сидел на земле, держась обеими руками за правый бок, и стонал.
– Ну что ж ты, матушка, им мешаешь? – сказал он через силу. – У них же другой радости нет, как навалиться всем миром на одного.
Подошел Афанасьич.
– Матушка, дозволь, мы его порешим, – буднично попросил он.
– Не дозволяю.
Толпа была недовольна.
– Тогда пущай уходит от нас, – твердо сказал Афанасьич.
Владычица заколебалась, но, поняв, что другого выхода нет, тихо сказала:
– Пущай уходит.
– Твоя воля для нас закон, – почтительно ответил от имени всех Афанасьич, склоняясь перед ней в глубоком поклоне.
И все вслед за ним наклонили головы в знак согласия.
Утром Владычица видела в окно, как Гриньку всей деревней провожают в море. Справа от него шел Афанасьич, слева – отец. Позади всех на некотором расстоянии, всхлипывая, плелась Анчутка.
Гринька, избитый, с синяком под глазом, с распухшим носом, прихрамывая, тащил в одной руке узелок с одеждой, в другой вел петуха на ремешке. Еду и воду тащил отец.
Подошли к приготовленной заранее лодке, остановились, Гринька, не торопясь, уложил в лодку оба узла и кувшин с водой, посадил и привязал петуха, осмотрел весла, вернулся к толпе.
– Поди-ка сюда, – поманил он Анчутку и, когда она покорно приблизилась, обнял ее. – Ты, Анчутка, на меня не серчай, я ведь тебе зла не хотел, а уж как все получилось, и сам понять не могу. Хочешь так, а получается этак. Да, может, этак-то все и лучше. Коли тут, – он ткнул себя пальцем в левую сторону груди, – с самого начала нет ничего, так опосля и жисть-то не жисть, а одна маета. А для виду, Анчутка, жить я не могу.
Афанасьич из-под насупленных бровей смотрел на Гриньку.
Анчутка, уткнувшись головой в Гринькину грудь, задергалась от рыданий.
– Ну, будя-будя, – сказал он, отстраняя ее. – Радоваться должна, что так легко сбавилась от меня.
Он подошел к отцу.
– Ну а тебе, тятька, не знаю, что и сказать. Не поминай лихом, что ли.
Отец смотрел на него снизу вверх, пытался сохранить достоинство, но это плохо у него получалось, и он дергал носом, готовый вот-вот разреветься.
Гринька резко прижал его к себе и так же резко отпустил. Пошел было к лодке, но возле Афанасьича, не удержавшись, остановился.
– Ты, Афанасьич, для такого случая хоть бы бороду расчесал, все же народ от супостата избавил. А это разве борода? – он схватил его за бороду и подергал.
