Лариса. Сеня, что ты делаешь?
Подоплеков. Дураки! Идиоты! Кретины! На что они рассчитывали? Неужели они думали, что Подоплеков за эту колбасу, за это пиво, да хотя бы даже и за воблу продаст свою бессмертную душу? Пожертвует своим добрым именем?
8
Тем временем клетку вывозят на авансцену. Лариса незаметно исчезает.
Защитник. Как известно, в последнее время на Западе поднята новая оголтелая истерия по поводу якобы нарушения у нас так называемых прав человека. Поводом для этой разнузданной кампании является арест некоего Подоплекова, совершившего тяжкие преступления. Однако впоследствии Подоплеков осознал всю преступность своей прежней деятельности и нашел в себе мужество решительно ее осудить. Пожалуйста, Подоплеков.
Корреспонденты выскакивают на сцену, суют в клетку микрофоны, придвигают камеру телевидения. Вспыхивают блицы фотоаппаратов.
(Как бы ведя пресс-конференцию.) Скажите, Подоплеков, до вашего ареста вы враждебно относились к нашей системе?
Подоплеков. Да я даже не знаю. Трудно сказать. Вообще-то говоря, хотя я и относился враждебно, но при этом я этого даже как бы не сознавал.
Защитник (пытаясь направить Подоплекова). Но в чем-то конкретном выражалось же это ваше неприятие нашего образа жизни, вашего враждебного к нему отношения?
Подоплеков. Да-да, конечно, выражалось, но как-то так неясно, я бы сказал, выражалось. Просто, когда я выходил на улицу и видел все эти красивые лозунги и транспаранты и вот эти портреты, мне было, в общем, как-то противно. И когда я сидел на собраниях и слушал всякие речи, мне было, в общем, как-то противно, а когда я видел но телевизору всякие съезды, когда кто-нибудь что-то скучное и длинное такое говорит, а все хлопают, мне было, в общем, как-то противно, и я старался смотреть только хоккей или фигурное, что ли, катание, хотя иногда тоже было, в общем, как-то противно.
Защитник (несколько обеспокоен). Но теперь вы осознали, что вы были неправы?
Подоплеков. Да, конечно, теперь после того, как это случилось, у меня было время, я подумал, я понял, что был неправ.
Защитник. Говорите, Подоплеков, говорите. Записывайте, господа. Вы, господин… у вас микрофон далеко. Вы поближе его, поближе, а то вашим радиослушателям не будет слышно.
Подоплеков. И я подумал, что раньше я был очень пассивным. Как все. И когда кого-то брали, я думал, это не мое дело, мое дело чертить свои чертежи, спать с женой и смотреть хоккей. А потом, когда меня взяли, я смотрел в зал и ждал, что же будет. Но ничего не случилось. Но ведь сегодня меня, а завтра другого, а послезавтра третьего, а мы все вместе и каждый по отдельности будем смотреть и говорить – это не мое дело, а они всех нас и будут душить поодиночке. И я понял, что так дальше жить невозможно, я решил, что надо бороться, и я буду бороться…
Защитник. Подоплеков, подумайте, что вы говорите!
Крики. Он с ума сошел!
– Провокация!
– Остановите его!
– Милиция!
Подоплеков (заглушая остальные голоса). И я буду бороться до последней минуты, до последнего вздоха. Меня хотели купить колбасой. (Швыряет мешок на сцену.) Но Подоплеков свою бессмертную душу на кусок колбасы не меняет!
Крики. Уберите его!
Уберите из зала корреспондентов!
Милиционеры и охранники толкают клетку в глубь сцены.
Подоплеков (удаляясь, простирает руки сквозь решетку). Я продолжаю борьбу до конца! Лучше умереть стоя, чем жить на коленях! Я объявляю смертельную голодовку! Передайте американскому президенту, что Подоплеков погибает, но не сдается. Передайте английскому премьер-министру, германскому канцлеру, японскому императору, тибетскому далай-ламе, папе римскому и всему прогрессивному человечеству…
Крики. Погасите свет!
Вызовите милицию!
Гаснет свет. Слышна трель милицейских свистков. Затем нарастающий звук сирены, шуршание шин, шум борьбы, блеск мигалки. Шум внезапно стихает, и в темноте слышен тихий и чистый голос Барда:
– Зачем зацветаешь? Спросили цветок.
Ответил:
– Затем, чтобы цвесть.
– Но есть ли в цветенье
какой-нибудь прок?
Ответил:
– Наверное, есть…
Голос Барда постепенно стихает, звуки аккомпанемента, напротив, усиливаются. В конце слышна только музыка. Вспыхивает свет. На сцене, понурив головы, стоят все участники спектакля.
Конец
Фиктивный брак
Водевиль в одном действии
Однокомнатная квартира в Москве, в районе Беляево.
Входят Отсебякин и Надя.
Отсебякин. Ну, вот мы и дома. Раздевайтесь, вешайтесь, так сказать, и проходите… Замерзли?
Надя. Да нет, ничего. Все о’кей.
О. Ой! Подморозило здорово, как и положено на Рождество. Крещенские морозы, однако же, бывают трескучие. На улице-то ладно, но если б они хоть автобус отапливали, а они экономят. Они теперь на всем экономят.
Н. Кто – они?
О. Власти. (Поспешно поправляется.) Нет, я имею в виду, конечно, местные власти. Да вы не стесняйтесь, садитесь. Убрано не тщательно, квартира, сами понимаете, холостяцкая. (Пауза.) А я лично дрожу не от холода, а от страха.
Н. От страха? А чего это вы так боитесь?
О. Сейчас-то уже не боюсь, а в загсе боялся. Вы разве не заметили, я когда расписывался, рука сильно дрожала? Я обычно не сокращенно расписываюся, а полностью: «От-себя-кин». А тут «т» написал, «с» написал, а дальше рука вовсе не подчиняется, и я тогда просто крючок вывел какой-то.
Н. Надо же! А в чем дело?
О. Ну как же. Фиктивный брак, сделка, можно сказать, тщательно незаконная.
Н. Подумаешь, незаконная. А кто сейчас по закону живет? Все воруют.
О. (осторожно). Я бы все-таки не обобщал.
Н. А я и не обобщаю. Я просто говорю: все воруют. Потому что не своруешь, не проживешь. Я в торговле работала, там все воровали, перешла в салон красоты, и говорить нечего.
О. Однако с мороза желательно разогреться. Как насчет чайку? Или кофе?
Н. С удовольствием.
О. А может, чего покрепче? Впрочем, вы, вероятно, водку не пьете?
Н. Почему же? Я женщина современная. Я и бормотуху употребляю.
О. Бормотуху? И часто?
Н. Нет, не часто. Иногда. С Витькой.
О. Кто это Витька?
