Помню, тогда самыми ценными и вожделенными джинсами были штаны с гордой надписью «Montana» и распахнувшим крылья орлом на прямоугольном куске кожи, пришитом к поясу сзади. В этом слове и в этом орле чувствовался какой-то далёкий, неведомый, манящий простор и другой мир.
Но с появлением симпатии и притяжения Америка стала тревожить сильнее. И эта тревога была связана прежде всего с непониманием того, почему же Америка для нас является врагом. Для меня лично она врагом не была. Тогда почему же она была врагом моей стране? В этом была какая-то чудовищная ошибка. Я чувствовал наличие этой ошибки, и именно она тревожила меня. Тот атомный взрыв, которого я так боялся, мог случиться только из-за этой непонятной и страшной ошибки. Возможная война с Америкой понималась мною как ужасное недоразумение, как нелепейшая роковая глупость. Вот только чья это ошибка и глупость, мне было непонятно. Мне было ясно одно: это не моя ошибка. Лично ко мне возможная война с Америкой не имела никакого отношения, это была не моя война.
В связи с этим я понял, что тревожусь и боюсь того, что американцы неправильно, ошибочно понимают и ощущают мою страну, а значит, и меня лично в связи с ней. Я догадывался, что в Америке наверняка есть гадкие карикатуры, изображающие наших руководителей. Наверняка американские дети и мои сверстники тоже изучают в школе что-то связанное с военной подготовкой и тоже боятся атомного взрыва. Только для них это взрыв нашей бомбы, то есть и моей в том числе.
А я не ощущал нашу бомбу своей.
Правда, мне было приятно знать, что в моей стране изобрели и сделали мощную бомбу. Но мне это было приятно главным образом потому, что наша бомба ничем не хуже, чем американская. А, как утверждали некоторые люди, даже ещё и лучше.
Но то, что американцы плохо о нас и обо мне думают, мне очень не нравилось, мне это было обидно. Я же понимал, что они ошибаются. А ошибаются, потому что ничего про нас и про меня не знают. А если и знают, то всё не то, что надо знать, и, возможно, знают неправду.
Во время обострений отношений между моей страной и Америкой, когда выпуски новостей были заполнены разными жёсткими заявлениями и требованиями, обращёнными к Америке, когда ещё более жёсткие американские заявления в наш адрес озвучивались и комментировались как несправедливые, агрессивные и бессмысленные, тогда этой информации становилось настолько много, что она доходила и до меня, ещё не читавшего газет и не следящего за новостями. Доходила всё равно, потому что от этой информации невозможно было укрыться и напряжение ощущалось даже без знания определённых новостей. Во время таких обострений и моя тревога обострялась соответственно.
Когда эта тревога не отпускала и заставляла мысли возвращаться и возвращаться к американской теме, вечерами и перед сном, уже лёжа в постели, я много фантазировал, думал и мечтал.
Не помню точно, что тогда случилось. То ли американская подводная лодка в очередной раз подплыла слишком близко к нашим берегам, то ли американский самолёт пролетел над нашей территорией там, где ему нельзя было летать… А может быть, это была наша подводная лодка или наш самолёт, которые всё сделали правильно и очень хорошо, но американцы в очередной раз оказались чем-то недовольны и предъявили нам претензии… Не помню. Просто об этом было много разговоров и напряжение усилилось многократно.
В кинотеатрах же в это время шёл американский фильм про астронавтов, которые должны были лететь на Марс, но что-то у них не получилось. Видимо, из-за того, что у них ничего не получилось, этот фильм и шёл в наших кинотеатрах. А мне очень понравился тот фильм. Там так подробно была показана жизнь астронавтов, устройство космического корабля, американский центр управления полётами и другие интересные детали. С тех пор я навсегда запомнил ласкающее слух название «Мыс Канаверал».
Я таких фильмов про наших космонавтов не видел никогда. Про наших таких фильмов не снимали. А в том фильме астронавты были такие симпатичные, весёлые, мужественные и интересные. К тому же у одного из астронавтов была очень и очень красивая жена. Таких красивых женщин можно было увидеть только в американском кино.
Короче, я посмотрел фильм, который усилил мою симпатию к Америке, в то время как в новостях постоянно говорилось о том, что Америка нам чем-то грозит, несправедливо от нас чего-то требует и разжигает вражду.
Помню, после фильма я делал уроки и думал об Америке, после уроков маялся бездельем и думал об Америке, лёг в постель, но продолжал о ней думать. Я лежал и размышлял о том, что ситуация с Америкой ужасно запутанная и обидная. А дело-то только в том, что американцы наверняка не знают, что мы, живущие в нашей стране, на самом деле хорошие и нормальные люди. Мы добрые, весёлые, дружелюбные, мы такие же, как и они. Но они – американцы – об этом не знают. Мы про них знаем больше. Мы-то смотрели и смотрим американское кино, слушаем американскую музыку, а они нашего кино и нашей музыки не видели и не слышали. Мы в школе изучаем язык, на котором американцы говорят, а они язык, на котором говорим мы, не изучают. Что они могут о нас знать?!
Если же они видят наших руководителей в новостях и думают, что все мы такие, то какое же у них должно быть неправильное и ошибочное мнение даже о нашей внешности.
Есть ли у американцев хоть какие-то представления о том, как мы повседневно живём, как выглядят наши города, дома и мы сами. Видели ли они хоть что-нибудь, кроме наших подводных лодок, самолётов и прочей военной техники, которую наверняка показывают у них в новостях?
Думал я об этом, засыпая, и стал представлять, как попал бы в Америку. Как бы я туда попал практически, то есть самолётом или кораблём, я не представлял. Куда конкретно бы попал, тоже не представлял. Я думал об Америке как-то в целом. И почему-то мне думалось, что мне там были бы рады, что я вызвал бы у американцев живейший и большой интерес. Почему? А как же иначе?! Обязательно! Я же человек из той страны, про которую они ни черта не знают, но при этом наша страна может на них сбросить атомную бомбу. А ещё я понимал, что американец, окажись он в нашем городе, вызвал бы большой интерес у всех, и у меня в частности. У меня к нему было бы много вопросов.
Так вот и я рассчитывал на то, что ко мне было бы у американцев много вопросов. Моё воображение рисовало смутные картины того, как в Америке меня окружила бы чуть ли не толпа. Я слышал бы в этой толпе возгласы типа: «Посмотрите, это русский!», или «Где русский? Кто? Вот этот парень?!», или «Мне сказали, что тут где-то русский», или «Взгляните, а этот русский, он совершенно нормальный человек». В своих фантазиях я почему-то не думал о языковых сложностях. Я просто очень хотел обратиться к ним, то есть к американцам, чтобы они меня поняли.
Я этого очень сильно хотел и, лежа в своей постели, готовил речь, с которой обратился бы даже не к американцам, а к Америке в целом. Если бы мне это удалось, то никаких недоразумений больше не осталось бы. Исчезло бы непонимание, ушло недоверие, и все глупые путаницы политических разногласий моментально забылись бы. А главное, сама возможность войны улетучилась бы раз и навсегда.
