Не очень много. А Москва – это всё-таки столица нашей Родины и страны!
Зато многие и многие, ни разу не побывав в Нью-Йорке, как я, например, запросто вспомнят и назовут: Манхэттен, Уолл-стрит, Бродвей, Центральный парк, Тайм Сквер, Бруклин и Бруклинский мост, Брайтон Бич, Квинс, Бронкс, Гарлем, Гудзон… Мы почему-то хорошо знаем, что Манхэттен – это остров и что там есть улицы, которые просто пронумерованы, а также есть разные авеню. Эти улицы идут параллельно друг другу, а авеню перпендикулярно улицам.
Вполне понятно, почему мы это знаем. Мы видели этот город в огромном количестве фильмов, в новостных репортажах и выпусках. Мы видели фильмов про Нью-Йорк больше, чем про Москву. Но всё-таки мне кажется, что дело не только в этом.
А просто московские названия часто странны для слуха, непонятны, витиеваты и даже скользки для памяти. Эти названия выскальзывают, просачиваются куда-то, не задерживаясь. А нью-йоркские попадают и застревают в памяти, как пули.
Сравнить хотя бы названия улиц: Маросейка, Сивцев Вражек, Остоженка, Пречистенка, Большой Гнездниковский переулок, Мясницкая – и просто Бродвей. Выхино, Свиблово, Бибирево – и Бронкс. Клязьминское водохранилище – и Гудзон.
Я не помню фамилии нашего нынешнего министра обороны, а Макнамару помню. Я запутался в меняющихся аббревиатурах названий наших силовых ведомств и служб, которые с каждым разом становятся всё менее и менее звучными, всё более длинными и невыразительными, но ЦРУ и ФБР мне даже снятся. И я думаю, что найдётся немало людей в нашей стране, которые уверены, что Черчилль и Маргарет Тэтчер – американцы.
Америка не отпускает ни на минуту. Кто-то, выходя на улицу, пропустив утреннюю сводку и прогноз погоды, не знает, какая его ждёт температура воздуха, влажность и атмосферное давление, но при этом он несёт в голове актуальную информацию о курсе доллара. А в течение дня, совершая покупку или рассчитываясь в кафе, он нет-нет, да и пересчитает мысленно заплаченную сумму в наших деньгах на доллары. И сделает он это только для того, чтобы понять и решить, дорого он заплатил или не очень.
Насколько легче расставаться с родными купюрами, чем с долларами.
Иногда мне даже не верится, что где-то за океаном есть такая страна, в которой американский доллар – это просто деньги, такие простые, привычные и единственные деньги, а других денег нет и не надо. Просто деньги! Я же понимаю, что для меня доллар – это скорее какой-то предмет, это вещь. А пачка долларов в банковской упаковке – это даже красивый предмет, радующий взгляд и более приятный на ощупь, чем подарок в красивой обёрточной бумаге, перевязанный яркой лентой.
Цветная, новая и хрустящая отечественная купюра крупного достоинства кажется менее привлекательной, чем потёртая и мятая долларовая бумажка. И даже если пересчитать нашу купюру на доллары и выяснить, что по сути и по существующему курсу она весомее мятой американской десятки или даже сотни, всё равно – зелёная длинная бумажка будет выглядеть желаннее. Увереннее будет выглядеть! Однотонный блёклый доллар всегда как-то спокойнее, что ли.
Лица американских президентов на долларовых купюрах как бы совершенно не интересуются, каково положение дел на валютных торгах. Им как бы безразличны колебания курсов валют. Они как бы говорят: «Знаете что, ребята?! Вы можете как угодно называть свои денежные единицы, красить их в разные цвета, рисовать на них портреты важных и значимых для вас людей, но когда какой-нибудь человек в мире думает о деньгах или говорит слово «деньги», он сразу вспоминает наши лица, правда, Джордж?».
Не поэтому ли в наших фильмах, польских, австралийских, да хоть в китайских, если какой-нибудь человек передаёт другому человеку сумку или кейс с деньгами, можно не сомневаться, что, когда эту сумку или кейс откроют, там будут аккуратно лежать пачки долларов. Именно долларов! Почему? Да потому, что, помимо персонажей фильма, эту сумку или кейс должны хотеть и зрители, иначе фильм не будет захватывающим. И потом, если зритель увидит привычную ему национальную валюту, он тут же узнает купюры и их достоинство. Тогда он сможет прикинуть, сколько денег поместилось в сумку или кейс, и тут же начнет пересчитывать их по существующему курсу в доллары, чтобы понять, много там или не очень. Эти вычисления отвлекут зрителя от экрана, а кому это надо? Проще сразу показать доллары, потому что полная сумка или кейс долларов – это по-любому много.
А ещё режиссёры фильмов в разных странах заставляют своих персонажей передавать друг другу, воровать, прятать, отбирать только американские доллары, потому что эти режиссёры всегда надеются и хотят, чтобы их фильм посмотрели зрители других стран мира. А зрителям всех стран всегда понятнее доллары, чем какие-то другие деньги. Но больше всего любой кинорежиссёр хочет, чтобы его фильм посмотрели в Америке.
Правда, англичане всё ещё держатся за свои фунты даже в своём кино. Они это делают, видимо, потому что в Америке говорят по-английски. И, по мнению англичан, плохо и неправильно говорят.
У меня есть много знакомых, которые в своих кошельках, то есть в своих бумажниках, всегда носят купюру в один американский доллар. Стирается кожа бумажников, кошельки приходит в негодность, люди покупают новые и перекладывают заветный доллар из старого в новый. Они говорят, что носят его наудачу, называют его «счастливый доллар», не расстаются с ним никогда, переживают с ним успехи и провалы. Много раз эти бумажники совершенно пустели, но «счастливый доллар» оставался. Он один, по сути бесполезный, давал людям хоть какое-то ощущение того, что не всё кончено, не всё потеряно. Он один давал им возможность почувствовать, что деньги ещё есть. Давал ощущение денег как таковых. И в каждом таком долларе теплилась Великая Американская Мечта.
А для кого-то эта мечта содержится в чеканных, как доллар, американских географических названиях и в именах нью-йоркских улиц и районов.
Как легко моя правая или левая рука вскидывается для приветствия или прощания с двумя поднятыми вверх – указательным и средним пальцами. Руки делают это сами. Я ещё не успел подумать, а рука сама – раз и готово. Пальцы, большой и указательный, легко укладываются в кольцо, когда я хочу выразить согласие или одобрение. Не успел я решить, каким образом выразить одобрение, а пальцы сами сложились. Как быстро, даже молниеносно я могу в ответ на грубый окрик, на резкий звук клаксона в свой адрес или на ругательство сложить из кисти любой своей руки композицию с торчащим вверх одним средним пальцем. А если обе руки свободны, то такая композиция складывается в двух экземплярах.
Когда я с приятелями смотрю футбол, и если на поле происходит что-то радостное, то, когда кто-то из сидящих рядом подставит мне открытую ладонь, я, не задумываясь и не вспоминая, что же в этом случае надо делать, шлепну по этой ладони своей в знак согласия. А если я выставлю ладонь, то могу даже не сомневаться – меня тут же по ней шлёпнут в ответ.
Как часто в момент сильного удивления я, ни секунды не задумываясь о способе выражения этого удивления, почему-то говорю: «Вау!» вместо уместного и нашего «Ух ты!».
