София подняла глаза и вдруг увидела его. Удивление, смятение, гнев — все отразилось на ее лице, но она не вспыхнула и не отвела взгляда, как случилось бы раньше. Вместо этого она смотрела ему прямо в лицо, и в ее глазах была такая беззащитная и откровенная печаль, что он не выдержал и отвернулся первым.
В следующее мгновение экипаж уже проехал мимо. Сбитый с толку и потрясенный Джинн пошел дальше. Он говорил себе, что София — девушка из богатой семьи и они, несомненно, могут решить любую ее проблему, в чем бы та ни состояла. Но ему никак не удавалось избавиться от чувства, что она готова предъявить ему какой-то счет.
* * *
Абу Юсуф сидел на полу отдельной палатки для больных и держал свою дочь за руку.
Три дня прошло с тех пор, как заболела Фадва, и с тех пор он почти не отходил от нее. Он наблюдал, как сонные пальцы дочери хватаются за воздух, слушал ее стоны и бессмысленное бормотание. Сначала они уговаривали ее открыть глаза, но когда девушка их послушалась и один раз взглянула на Абу Юсуфа, то закричала от ужаса и ее тут же вырвало. После этого ей закрыли глаза плотной темной повязкой.
Слово «одержимая» висело в душном воздухе палатки, перелетало от одного к другому каждый раз, когда они встречались взглядами, но произнести его вслух никто не осмеливался.
Братья Абу Юсуфа без слов взяли на себя его обязанности. Фатима вернулась к работе, бормоча себе под нос, что кто-нибудь должен заботиться о пропитании и что ее дочери не станет лучше, если все они будут голодать. Каждые несколько часов она появлялась в палатке с мисочкой разбавленной простокваши и ложкой пыталась влить ее дочери в рот. Глаза у нее покраснели, и она почти ничего не говорила, только поглядывала на мужа, который, сидя у постели Фадвы, молча винил во всем себя. Надо было поднять тревогу сразу же, как только он увидел тот проклятый дворец. Надо было взять дочь и бежать отсюда как можно дальше.
К концу второго дня во взглядах Фатимы появилось осуждение. Казалось, она говорила: «Сколько еще ты собираешься сидеть здесь и ничего не делать? Зачем ты позволяешь ей страдать, если знаешь, как ее вылечить?» И неназванное имя словно колебалось в воздухе между ними: Вахаб ибн Малик.
Абу Юсуфу хотелось спорить с ней, доказывать, что благоразумнее будет подождать и посмотреть, не поправится ли Фадва сама, прежде чем идти этим путем. Что он понятия не имеет, жив ли еще ибн Малик. Но утром третьего дня он вынужден был признать, что жена права. Фадве не стало лучше, и его благоразумие начинало казаться трусостью.
— Хватит, — произнес он, вставая. — Скажи братьям, чтобы оседлали лошадь и пони. И приведите одну из овец.
Жена кивнула с мрачным удовлетворением и вышла из палатки.
Абу Юсуф взял с собой еды на неделю и усадил дочь на пони, связав ей руки и привязав к седлу. Ее голова с плотной повязкой на глазах тряслась и качалась, как у часового, уснувшего на посту. Овцу он на длинной веревке привязал к пони Фадвы. Потом сел на собственную лошадь, взял в руку поводья пони, и так все они выехали из лагеря жалкой, наполовину слепой процессией. Их никто не провожал. Все члены клана выглядывали из-за углов шатров и из дверей и шептали про себя молчаливые молитвы о том, чтобы отец с дочерью благополучно вернулись и чтобы Всевышний защитил их от того человека, к которому они направлялись. Только Фатима, не прячась, стояла посреди лагеря и смотрела вслед удаляющимся мужу и дочери.
Пещера ибн Малика пряталась в западных горах, на каменистом, изъязвленном ветрами склоне. Кланы заглядывали сюда редко: здесь не было ни пастбищ, ни удобных мест для стоянки. Когда Абу Юсуф был еще мальчиком и звали его не Абу Юсуф, а просто Джалал ибн Карим, уже тогда слова «отправиться на запад» означали у них в клане «поехать к Вахабу ибн Малику». Родители везли к ибн Малику детей, которые сильно болели или из которых требовалось изгнать дьявола; бездетные жены ездили к нему вместе со своими мужьями и скоро после этого беременели. Но ибн Малик обязательно брал что-то взамен с самого излечившегося или с того, кто его привез, — не просто пару овец, но что-то неосязаемое и необходимое. Отец ребенка, освобожденного от злого духа, никогда больше не говорил. Беременная женщина ослепла во время родов. Никто не жаловался на потери, потому что все они были должны ибн Малику, а долги надо платить.
Однажды такой долг заплатит и Азиз, двоюродный брат Абу Юсуфа. Высокий, сильный и красивый, он был на девять лет старше Джалала. Все мужчины их клана сидели в седле так, словно родились в нем, но Азиз ездил верхом как бог, и Джалал за это поклонялся ему. Мальчик пас, отцовских овец, когда лошадь Азиза вдруг споткнулась и седок слетел с нее, сломав шею и спину. Целый день юноша мотался между жизнью и смертью, а наутро его отец решил отправиться на запад. Втащить носилки на гору не было никакой возможности, поэтому он поехал один и вернулся с мешком припарок. Как только они коснулись тела Азиза, его кости срослись и лихорадка прошла. Через неделю он уже мог ходить. Но с тех самых пор любая лошадь, к которой он приближался, шарахалась от него. Немногие, давшие к себе прикоснуться, ржали от ужаса, и на губах у них появлялась пена. Азиз аль-Хадид, лошадиный бог, никогда больше не ездил верхом. Он стал жалкой тенью бывшего Азиза, но, по крайней мере, выжил.
Медленно они продвигались на запад. Каждые несколько часов Абу Юсуф подносил к губам дочери бурдюк с водой или пытался скормить ей несколько ложек простокваши. Иногда Фадва ее выплевывала, иногда глотала так, словно умирала от голода. Скоро равнина, поднимавшаяся мягкими уступами, превратилась в крутой склон, усыпанный каменистыми пиками. Идти было тяжело, и овца начала упираться. Когда стало ясно, что дальше она не пойдет, Абу Юсуф слез с лошади, прижал сопротивляющееся животное коленями к земле и камнем разбил ей голову. Скоро надо будет выпустить ей кровь, иначе она превратится в отраву, но, если сделать это здесь, запах привлечет сюда всех шакалов с холмов. Он привязал тушу на спину своей лошади, и они тронулись дальше.
Уже начинало темнеть, когда они наконец увидели пещеру ибн Малика. Щурясь на заходящее солнце, Абу Юсуф заметил и маленького худого человека, сидящего, скрестив ноги, на плоской площадке перед входом. Он был жив. И уже знал, что они едут к нему. Конечно, он все знал.
Вахабу ибн Малику было уже за тридцать, когда он вылечил Азиза, но, даже помня об этом, Абу Юсуф был поражен внешностью человека, поджидавшего их: он казался просто обтянутым кожей скелетом с желтыми глазами. Увидев их, старик поднялся, развернув руки и ноги наподобие паука, и Абу Юсуф обнаружил, что ибн Малик совершенно наг, не считая рваной повязки на бедрах. Он оглянулся на дочь, но глаза у нее были завязаны, и она, разумеется, ничего не видела.
Он спешился, отвязал от своей лошади мертвую овцу, держа ее на руках, подошел к ибн Малику и положил у его ног. Старик усмехнулся, показав черные обломки зубов, и посмотрел на Фадву, все еще привязанную к пони.
— Ты хочешь изгнать злого духа, — произнес ибн Малик удивительно ясным и глубоким голосом, принадлежавшим, казалось, какому-то другому телу.
