Майкл не пил днем с тех пор, как, окончив школу, он со своими приятелями обсуждал воспламенявшие их тогда идеи, — никогда те не казались такими благородными и верными, как за рюмкой шнапса. Но сейчас он пил просто для того, чтобы напиться. Перед ним на столе лежала стопка дядиных записок, стоял не особенно чистый стакан и бутылка напитка, незаслуженно именующего себя «виски». Ее содержимое сильно отдавало гнилыми яблоками, но тем не менее убыло уже на треть.
Майкл сделал еще один большой глоток, уже не морщась. Он пришел сюда с намерением решить, что делать с бумагами. Они были написаны дядиной рукой, и ответственность за них легла на его плечи страшной тяжестью. В них говорилось о вещах, которые просто не могли быть правдой. И все-таки Майкл начинал верить в них.
Своему маленькому штату в приютном доме Майкл объяснил, что вдруг почувствовал себя плохо, а потому отправляется домой. Они все сочувственно закудахтали, уверяя директора, что вполне обойдутся без его помощи до следующего утра. Джозеф Шаль настойчиво советовал ему вернуться на работу, только когда он почувствует себя лучше. Славный парень этот Джозеф. Он вспомнил, как жена выспрашивала про того, и поморщился. Она-то представила это так, словно подозревает его в чем-то, а что, если все наоборот? Что, если
онзаметил какую-то странность в
ней?
Боже милостивый, он сойдет с ума, если будет продолжать в том же духе.
Майкл выпрямился на стуле, не обращая внимания на то, как поплыла голова. Возможно, правильнее будет представить всю эту историю как отвлеченную умственную задачу. Предположим, хотя бы на минутку, что его дядя не впал в старческое слабоумие, а его записи — не просто экзерсисы склонного к мистике интеллекта. И собственная жена Майкла — это действительно сделанный из глины голем, наделенный силой дюжины мужчин. И она заранее знает все его страхи и желания. А ее покойный муж — человек, о котором она никогда не рассказывает, — был на самом деле ее хозяином, для которого она и была создана.
Предположим, все это правда. И что он теперь будет делать? Разведется? Предупредит местных раввинов? Станет жить дальше так, словно ничего не произошло?
Майкл быстро пролистал дядины бумаги в поисках строчки, которая сразила его как удар:
Сможет ли она когда-нибудь по-настоящему полюбить кого-то, быть счастливой? Начинаю на это надеяться, хоть это и противоречит всякой логике.
Разве не в этом все дело? Может ли он оставаться женатым на женщине — все равно, из плоти или из глины, — которая никогда не сможет полюбить его в ответ?
Он хлебнул еще виски и вспомнил об их первой встрече, о ее дружелюбном молчании и застенчивых улыбках. Он и полюбил ее за это молчание, а не только за то,
чтоона говорила. До нее он встречал только женщин, которые считали, что завоевать сердце интеллектуала можно лишь разговорами. Он вспомнил, как они с Хавой молчали по дороге на кладбище, к дядюшке на могилу. Она говорила так мало, что каждое ее слово казалось редкой драгоценностью, еще более ценной оттого, что говорила она именно то, что он хотел услышать. А когда она воздерживалась от слов, он сам наполнял ее молчание глубиной мысли и красотой чувств.
Голова начинала тупо ныть. Его вдруг одолел смех, и он затушил веселость очередным глотком виски. А какая на самом деле разница, женщина она или голем? В любом случае он понятия не имеет, кто такая его жена.
* * *
Стоя на крыше, Джинн скручивал сигарету за сигаретой. Дорога до дому после встречи с Анной ничуть его не успокоила. Он вспоминал ту ночь, когда жадно смотрел из окна Арбели на город, который ему не терпелось узнать. Лучше бы он навсегда остался в мастерской, в счастливом неведении. Лучше бы он остался в кувшине.
Она замужем.Ну и что из этого? Она и без того ушла из его жизни. Замужество ничего не меняло. Тогда почему это так ранит?
Вот уже много дней он старательно загонял ее в самый дальний угол своей памяти, но она упрямо возникала оттуда, когда ему этого меньше всего хотелось. Возможно, он неправильно взялся за дело; раньше он никого не пробовал забыть. У него просто не было такой необходимости. Отношения между джиннами были совершенно иными. Их союзы могли быть спокойными или бурными, могли продолжаться день, час или несколько лет, и часто одновременно — что жители Маленькой Сирии, несомненно, сочли бы безнравственным, — но никогда не бывали постоянными. Союзы эти могли возникнуть из похоти, скуки или каприза, но рано или поздно, исчерпав себя, заканчивались, и воспоминания о них, хранившиеся где-то в недрах памяти, были скорее приятными. Почему же с ней все не так, хотя, в сущности, они провели вместе совсем немного времени? Несколько разговоров, несколько споров, и все — она даже не была его любовницей! Однако она никак не желала превращаться в отдаленное воспоминание, как сильно он этого ни хотел.
Замужем. За Майклом Леви. Он ведь ей даже
не нравился.
Джинн скрутил новую сигарету, прикурил от пальца, затянулся. Из-под рукава сорочки показался край железного браслета и словно подмигнул ему. Минуту подумав, он достал бумажный квадратик, который вынул когда-то из ее медальона. Осторожно он развернул его наполовину, и теперь от написанного на листочке его отделял только один слой бумаги, плотной и толстой, но и через нее смутно просвечивали буквы. Он мог развернуть и прочитать записку. Мог выбросить ее в придорожную канаву. Мог просто сжечь ее в пальцах и развеять пепел по ветру.
Чья-то маленькая рука потянула его за сорочку.
Он испуганно вздрогнул. Это был Мэтью, который опять появился словно из воздуха. Все-таки как мальчишка это делает? Джинн быстро сложил записку и сунул ее под браслет.
— Тебя, наверное, прислал Арбели? — буркнул он.
Ему было тяжело смотреть на ребенка. События этого утра заслонили то, что случилось ночью, но сейчас воспоминания о крошечной гостиной и задыхающейся в ней женщине нахлынули с новой силой, а вместе с ними явилось и непонятное, щемящее чувство стыда.
Мэтью отрицательно потряс головой и опять потянул его за сорочку. Удивленный Джинн наклонился к нему и услышал горячий, умоляющий шепот:
— Верни ее!
Ошеломленный Джинн молча смотрел на мальчика.
Вернутьее? Но ведь женщина умерла!
— А с чего ты взял, что я могу это сделать?
Мэтью не отвечал и только глядел на него с упорной надеждой.
Постепенно Джинн начинал понимать. Выходит, поэтому Мэтью не отходил от него все эти месяцы? Дело вовсе не в дружбе, не в восхищении и не в желании учиться. Мальчик прибежал тогда к нему — а не к Мариам, не к доктору Джербану, не к кому угодно, кто действительно мог бы помочь, — только потому, что верил: Джинн вылечит его умирающую мать с той же легкостью, с какой латает дыру в чайнике!
Все скопившиеся за день разочарования и злость заново всколыхнулись у него в груди. Он присел на корточки и взял мальчика за худые плечи:
