— Думаю, нет.
— Или, возможно, женщины в вашей стране совсем другие, если вы разговариваете с ними на такие темы.
— Нет, не такие уж другие, — усмехнулся Джинн. — Хотя до встречи с вами я считал, что они превосходят здешних женщин красотой и гордостью. Но сейчас я далеко не так в этом уверен.
Глаза девушки расширились, и она уже открыла рот, чтобы ответить ему, а он приготовился жадно выслушать ее слова, но внезапно она посмотрела налево и отшатнулась от него. К ним приближалась пожилая дама в жестком черном платье и шляпе с вуалью. Не без труда девушка придала своему лицу спокойное выражение.
— Спасибо, что дождалась, дорогая, — запыхавшись, проговорила пожилая женщина. — Там такая ужасная очередь. Ты, наверное, решила, что я тебя бросила.
— Нет, ничего подобного. Я тут любовалась фонтаном.
Женщина неприязненно взглянула на Джинна и шепнула что-то девушке на ухо.
— Конечно же нет, — чуть слышно ответила та. — Ты ведь знаешь, тетя, я бы никогда этого не позволила. Он просто хотел о чем-то спросить меня, но я не поняла вопроса. Он, кажется, совсем не говорит по-английски.
Украдкой она бросила на Джинна умоляющий взгляд — пожалуйста, мол, не выдавайте меня. Усмехнувшись, он едва заметно кивнул.
— Какое нахальство! — сердито прищурилась пожилая дама. Теперь она говорила гораздо громче, уверенная, что ее не поймут. — Извини, София. Нельзя было оставлять тебя одну.
— Перестань, тетушка. Это такая ерунда, — поспешно ответила смущенная девушка.
— Пообещай ничего не рассказывать об этом своим родителям, а то мне достанется.
— Обещаю.
— Хорошо. А теперь поехали домой. Твоя матушка будет вне себя, если ты не будешь готова к началу.
— Я ненавижу эти приемы. Они такие скучные.
— Не говори так, моя дорогая. Сезон ведь только начинается.
Дама решительно взяла племянницу за руку. Значит, ее зовут София. Уходя, София в последний раз взглянула на него и явно хотела что-то сказать, но не осмелилась. Вместо этого она позволила тете увести себя по красной кирпичной площади прочь от фонтана. По лестнице они поднялись на дорогу и скоро пропали из виду.
Тогда и Джинн бросился им вслед через террасу, пугая тех, кто попадался ему на пути. Он перепрыгивал по две или три ступеньки зараз и только наверху остановился. Не приближаясь, он наблюдал за тем, как две женщины садятся в открытый сверкающий экипаж, который ждал их на дороге. Мужчина в ливрее распахнул перед ними дверцы:
— Миледи. Мисс Уинстон.
— Спасибо, Лукас, — отозвалась девушка и села в коляску.
Мужчина в ливрее забрался на высокое сиденье, взял в руки поводья, и экипаж мягко покатился по дороге. Джинн смотрел ему вслед, пока тот не скрылся за поворотом.
Он размышлял. Уже темнело и становилось прохладно. Небо было по-прежнему затянуто тучами, грозящими вот-вот пролиться дождем. Самое время возвращаться домой. И Арбели наверняка уже хватился своего постояльца.
Но девушка заинтересовала Джинна. А кроме того, его опять заполняло то темное, неясное желание, которое он впервые ощутил на свадьбе, а отказывать себе в прихотях Джинн не привык. Арбели, решил он, может еще немного подождать.
Он знал только ее имя, но выяснить, где живет София Уинстон оказалось на удивление просто. По той же дороге он дошел до ворот Парка и, оказавшись на улице, задал вопрос первому попавшемуся прохожему.
— Уинстон? Ты хочешь сказать, Фрэнсис Уинстон? Шутишь? — Мужчина в рабочей одежде был большим и дружелюбным. — Ну конечно же, в этом новом особняке на Шестьдесят второй. Целая куча белого кирпича, огромная, как отель. Не ошибешься. — Толстым, словно сосиска, пальцем он указал на север.
— Спасибо, — кивнул Джинн, пускаясь в путь.
— Эй, послушай! — крикнул ему вслед мужчина. — А на что тебе Уинстоны?
— Хочу соблазнить их дочь, — отозвался Джинн и еще долго слышал раскаты хохота, летящие ему вслед.
Особняк Уинстонов он действительно нашел легко. Это было большое трехэтажное здание из белого известняка, с темной крышей и высоким коньком. Оно стояло в глубине участка, и от тротуара его отделял аккуратный широкий газон и металлическая решетка с острыми пиками. В отличие от своих соседей, особняк еще не успел покрыться налетом городской копоти, и вид у него был сверкающий и несколько самодовольный.
Фасад здания украшал большой, ярко освещенный портик. Джинн прошел мимо, двигаясь вдоль решетки, и свернул за угол. В высоких окнах первого этажа тоже сияли огни. Он видел силуэты суетящихся за шторами людей. У заднего угла здания начиналась густая зеленая изгородь, а металлическая решетка превращалась в высокую кирпичную стену, надежно укрывающую от чужих глаз участок за домом.
Джинн внимательно оглядел решетку. Прутья были крепкими, но не слишком толстыми. На глаз он прикинул расстояние между ними. Двух будет вполне достаточно, решил он, обхватил два прута руками и сосредоточился.
* * *
София Уинстон, все еще в халате, сидела у себя в комнате и грустила. Ее волосы были влажными после недавно принятой ванны. Меньше чем через час начнут прибывать гости. Как и предсказывала тетушка, мать Софии пребывала на грани нервного припадка, носилась по дому, будто вырвавшийся из клетки попугай, и раздавала приказания всем слугам, попадавшимся ей по пути. Отец поспешно удалился в библиотеку, где он обычно спасался от приступов активности жены. София с удовольствием последовала бы его примеру или помогла бы укладывать в постель своего младшего братишку Джорджа, но против такого вмешательства возражала гувернантка, считавшая, что оно подрывает ее авторитет. А если бы мать обнаружила девушку в библиотеке за чтением журналов, скандал был бы неизбежен.
Софии исполнилось восемнадцать, и она была очень одинока. Ей, дочери одной из самых богатых и видных семей Нью-Йорка — а фактически и всей страны, — очень рано и вполне откровенно дали понять, что ее главная задача — это просто существовать, прилично себя вести и ждать подходящей партии, чтобы продолжить семейную линию. Будущее разворачивалось перед ней, как скучный гобелен с рисунком, давно утвержденным и незыблемым. Сначала будет свадьба, потом — дом где-нибудь поблизости от родительского, а в доме — детская для наследников, которые должным образом появятся на свет. Летний сезон она будет проводить за городом, переезжая из поместья в поместье, бесконечно играя в теннис и изнемогая от необходимости постоянно чувствовать себя гостем в чьем-нибудь доме. Потом придет средний возраст, а вместе с ним обязанность служить какой-нибудь великой цели: Трезвости, Помощи беднякам или Образованию — не важно, какой именно, лишь бы она была приличной, благородной, не содержала ничего двусмысленного и предоставляла неограниченные возможности для организации ленчей, на которых плохо одетые ораторы станут произносить невыносимо серьезные речи. Затем наступит старость с ее немощью и медленным угасанием, и в конце концов она превратится просто в кучу черной тафты на кресле-каталке, которую ненадолго вывозят на приемах, чтобы продемонстрировать гостям, а потом поспешно задвигают в угол. Последние свои дни на земле она проведет, сидя у огня и уныло размышляя о том, куда же ушла жизнь.
