Сама же София провела вечер словно в тумане, не в силах поверить в то, что она совершила, и чувствуя поочередно то восторг, то раскаяние и ужас. Она бы решила, что все это приснилось ей, если бы не настойчивая память тела. Стоило ей подумать о том, что случилось на балконе, у нее начинала кружиться голова и подступала паника; она старательно загоняла эти мысли в самый дальний угол сознания, как вдруг посреди какого-нибудь разговора они вырывались оттуда, заставляя ее краснеть, заикаться и просить ближайшего молодого человека принести ей льда.
К концу приема София осталась совершенно без сил. Послушно стоя рядом с родителями, она проводила последнего гостя и только потом поднялась к себе наверх. Она не ожидала, что Ахмад все еще будет там, но рука ее дрожала, когда она взялась за ручку двери.
На балконе было темно и пусто. Дождь, который собирался весь день, наконец-то пошел, и его капли мерно стучали по листьям.
На гранитных перилах что-то блеснуло. Она пригляделась и увидела миниатюрного золотого голубка, спящего в кружевной клетке.
* * *
Дождь совершенно преобразил город. Он смыл грязь с тротуаров и усилил свет газовых фонарей, которые теперь отражались в лужах. Он колотил по туго натянутым маркизам и из водосточных труб каскадами обрушивался на пустые улицы. Давно уже наступила полночь, и даже те, кому некуда было идти, попрятались по подвалам и темным углам подъездов.
Джинн в полном одиночестве бежал по спящему Нью-Йорку.
Опасность ему не грозила. В любой момент он мог нырнуть в какую-нибудь подворотню и дождаться конца ливня. Но больше всего ему хотелось продолжать свой бег. Он решил не останавливаться до самой Вашингтон-стрит или до тех пор, пока не свалится с ног.
После того как ушла София, он еще немного постоял на балконе, глядя на спящий сад и наслаждаясь ощущением мира и равновесия, таким хрупким, что он предпочел его не анализировать. Снизу, из окон большого зала, до него доносились звуки музыки и шум множества голосов. В другой раз он непременно воспользовался бы случаем и осмотрел роскошный особняк, пока его хозяева заняты с гостями, но сейчас почувствовал, что на сегодня, пожалуй, хватит испытывать свою удачу. Повинуясь внезапному желанию, он достал из кармана золотую клетку с голубком и поставил ее на перила, где София ее обязательно найдет. А почему нет? Он не испытывает к этой безделушке никакой особой привязанности, а подарок вполне достойный, даже для девушки из такого богатого дома. Потом тем же путем, что поднимался, он спустился на улицу и повернул на юг. Дойдя до станции надземки, он обнаружил, что ночью поезда не ходят. Придется идти пешком.
Не важно. Он был в прекрасном настроении, а прогулка пойдет ему только на пользу.
А потом начался дождь. Сперва тот просто освежал и вроде бы ничем не грозил, но постепенно становился все сильнее, а каждая попадавшая в Джинна капля превращалась в маленький болезненный удар. Он понял, что недооценил расстояние, отделявшее его от Вашингтон-стрит. Он пошел быстрее, а потом и побежал под проливным дождем, с застывшей на лице гримасой, которая могла означать и боль и удовольствие. Падавшие на обнаженную кожу капли тут же испарялись с тихим шипением. Если бы какой-нибудь полицейский или бродяга, которым не повезло задержаться в этот час на улице, взглянули пристальнее, они увидели бы беззвучно бегущего человека, за которым следовало облачко пара.
Он бежал все быстрее и быстрее, на запад, а потом снова на юг. Постепенно его начала охватывать слабость, какая-то сладостная лень, зовущая остановиться, лечь на землю и позволить дождю мягко и безболезненно принести свободу. Но Джинн гнал эти мысли прочь, заставлял себя думать о всегда горячей печи в мастерской Арбели и продолжал свой бег.
Наконец он нашел Вашингтон-стрит и пронесся мимо пустого Фултонского рынка. Дождь все не унимался. Бег уже не был ровным, Джинн запинался и несколько раз чуть не упал, но продолжал движение. Уже на исходе сил он одолел последний квартал перед мастерской.
Свадьба Сэма и Лулу давно закончилась. Тарелки были перемыты, и в кофейне Фаддулов снова установился обычный порядок. Арбели вернулся в мастерскую, чтобы немного поработать и отвлечься от тревожных мыслей о том, куда подевался Джинн. Он сам чувствовал, что становится смешным и ведет себя как беспокойная наседка. День перешел в вечер, и тревога сменилась раздражением, потом злостью, а когда начался дождь — и самым настоящим страхом. Арбели утешал себя только тем, что, где бы ни был Джинн, у него наверняка хватит ума спрятаться от дождя.
Вдруг дверь мастерской распахнулась. В нее ввалился Джинн, пролетел три ведущие вниз ступеньки и ничком рухнул на пол.
— Господи! — бросился к нему Арбели.
Джинн не шевелился. От его мокрой одежды поднимались завитки пара. В панике Арбели схватил его за плечи и перевернул на спину.
Глаза Джинна открылись, и он слабо улыбнулся своему наставнику.
— Привет, Арбели, — прохрипел он. — У меня был чудесный вечер.
8
Пришел октябрь, и летнее тепло окончательно покинуло Нью-Йорк. Листья на деревьях в Центральном парке едва успевали пожелтеть, а через пару дней садовники уже сметали их в большие мокрые кучи и увозили на тележках прочь. С серого неба сыпался бесконечный мелкий дождик.
Оживленный перекресток Деланси-стрит и Аллен-стрит, на котором находилась пекарня Радзинов, в эти дни напоминал шевелящийся серо-коричневый лоскутный коврик. Пешеходы, закутанные в пальто и шали, брели по грязным тротуарам, низко пригнувшись, чтобы хоть немного защититься от ветра и дождя. Жирные клубы дыма поднимались из стоящих на краю улицы бочек, у которых останавливались погреть руки мальчишки-посыльные и старьевщики. Но в самой пекарне атмосфера была совсем другой. Холодный ветер не проникал дальше порога, напуганный жаром двух огромных, постоянно топящихся духовок. Только что зашедшие покупатели дрожали и топали ногами, чтобы согреться, а сам Мо Радзин работал в рубашке с короткими рукавами, потемневшей на спине от пота. Середину пекарни занимали два больших, постоянно присыпанных мукой стола, на которых Тея Радзин и ее помощницы месили и раскатывали тесто, сплетали его в косички и лепили буханки. Большая витрина в передней части пекарни была заставлена ржаными и пшеничными буханками и булочками, сладкими пирогами, миндальным печеньем и сладкими как мед штруделями с изюмом. Весь район знал, что хлеб у Радзина неплохой и стоит недорого, а с их сдобой не может соперничать ни одна пекарня в округе.
Пекарня жила, подчиняясь своему давно установившемуся ежедневному ритму. Каждое утро ровно в пять Мо Радзин отпирал переднюю дверь, выметал из печей вчерашнюю золу, засыпал туда новый уголь и разводил огонь. Тея с их детьми, Сельмой и сонным маленьким Аби, появлялась в пять тридцать. Они раскрывали тесто, поднимавшееся всю ночь, месили его и начинали лепить первые буханки. К шести приходили помощницы: Анна Блумберг и новенькая, Хава.
Анна Блумберг не давала своим нанимателям жить спокойно. Дочь портного, она в шестнадцать лет покинула родной Цинциннати и одна отправилась в Нью-Йорк с намерением поступить в Еврейский театр и стать второй Сарой Адлер, хотя главным образом ее поманили в дорогу не эти честолюбивые планы, а сам город. После двух неудачных прослушиваний она пожала плечами, махнула рукой на артистическую карьеру и начала искать работу. Ее взяли к Радзинам, и она очень быстро подружилась с двумя другими работницами. Поэтому их недавнее увольнение, последовавшее одно за другим, стало для нее настоящим ударом.
