Тень улыбки на ее лице.
— Рада, что вам понравилось.
— Значит, дела в пекарне идут хорошо?
— Да. Очень хорошо.
Молчание.
— А когда похороны? — спросила она.
— Завтра.
— Меня опять не пустят? — Она как будто уже знала ответ.
— Нет, — вздохнул Майкл. — Женщинам нельзя. Мне очень жаль.
— Тогда, пожалуйста, попрощайтесь с ним за меня, — прошептала она и повернулась, чтобы уйти.
— Хава, — окликнул ее Майкл.
Она замерла на верхней ступеньке, а он вдруг понял, что собирался предложить ей выпить вместе чашечку кофе. Горячая волна стыда залила его: дядя лежит мертвый всего в нескольких шагах от них. Они оба в трауре. Это было бы неприличным с любой точки зрения.
— Пусть утешит тебя Всевышний со всеми скорбящими Сиона и Иерусалима, — легко вспомнил он старую формулу.
— И вас тоже, — ответила она и ушла, оставив Майкла в темном коридоре наедине с его мыслями.
* * *
— Этой ночью я познакомился с удивительной женщиной, — сказал Джинн Арбели.
— Даже слушать не хочу, — сердито отрезал жестянщик.
Они работали вместе, делая целую партию сковородок. Арбели создавал нужную форму, а потом Джинн лудил их и наводил красоту. Работа была скучной, но нетрудной, и у них уже выработался своеобразный ритм.
— Это не то, что ты думаешь, — сказал Джинн, потом ненадолго замолчал и спросил: — Что такое «голем»?
— Что?
— Голем. Она так назвала себя. Так и сказала: «Я — голем».
— Понятия не имею, — потряс головой Арбели. — Может, не голем, а голландка?
— Нет, голем.
— Тогда не знаю.
Несколько минут они работали в молчании, а потом Джинн снова заговорил:
— Она из глины.
— Что?!
— Я же говорю: она сделана из глины.
— Значит, я правильно расслышал.
— А это необычно? Ты о таком раньше не слышал?
— Необычно? — фыркнул Арбели. — Это невозможно!
Иронично приподняв бровь, Джинн взялся голой рукой за раскаленный докрасна кончик паяльника.
Арбели вздохнул, вынужденный принять этот довод.
— А ты уверен? Как она выглядела?
— Светлокожая. Волосы темные. Ростом примерно с тебя. Одета просто.
— То есть не похожа на глиняную фигурку?
— Нет. Снаружи вообще не заметно, что она из глины.
Арбели шумно выдохнул, демонстрируя недоверие.
— Брось, Арбели, — резко сказал Джинн. — Она из глины. Это так же точно, как то, что я из пламени, а ты — из мяса и костей.
— Пусть будет так, хотя поверить в это непросто. И что эта глиняная женщина тебе сказала?
— Сказала, что ее зовут Хава.
— Хава? Это не сирийское имя, — нахмурился жестянщик. — Где ты с ней познакомился?
— В какой-то трущобе неподалеку от Бауэри. Просто на улице.
— А что ты делал… Нет, лучше мне этого не знать. Она была одна?
— Да.
— Значит, она не слишком осторожна. Или, возможно, такая у нее работа.
— Она не проститутка, если ты об этом.
— Лучше расскажи мне все по порядку.
И Джинн подробно рассказал ему все о своей встрече со странной глиняной женщиной. Арбели слушал и все сильнее тревожился:
— И она тоже догадалась, что ты… ну, не такой, как все?
— Да, но она не знала, кто такие джинны.
— А ты ей все рассказал?! Зачем?
— Чтобы она не убегала. Но она все-таки убежала.
— А где она живет?
— На восток от Бауэри.
— Понятно, но в каком квартале? Кто она по национальности?
— Понятия не имею. На вывесках там были вот такие буквы.
Карандашом на клочке бумаги Джинн изобразил несколько букв, которые видел на вывесках магазинов.
— Это на иврите, — заключил Арбели. — Значит, ты был в еврейском квартале.
— Возможно.
— Мне это не нравится, — вздохнул жестянщик.
Он никогда особенно не интересовался политикой, и если у него и имелись какие-то предубеждения, то совсем слабые и абстрактные, но при мысли, что Джинн может учинить что-то в еврейском квартале, он испугался. Османские правители Сирии с давних пор развлекались тем, что стравливали между собой христианское и иудейское население, заставляя их бороться за милости мусульман. Иногда это противостояние приводило к кровавым стычкам и бунтам, подогреваемым слухами о христианской крови, которую евреи замешивают в свой хлеб, — сам Арбели всегда считал их дурацкими россказнями, но знал, что многие охотно верили. Разумеется, здешние евреи прибыли не из Сирии, а из Европы, но их было гораздо больше, чем сирийцев, и, вполне возможно, они имели зуб против тех, кто избивал их единоверцев на Востоке.
— Напрасно ты ей все рассказал.
— Если она станет об этом болтать, ей никто не поверит.
— Но неприятности все равно могут случиться. Что, если она придет сюда и начнет трепать языком? Или еще хуже — расскажет своим евреям из Нижнего Ист-Сайда, что встретила ужасное и опасное существо, которое живет среди сирийцев на Вашингтон-стрит?
— Тогда мы посмеемся и скажем, что она свихнулась.
— Ты собираешься смеяться над целой толпой?! Собираешься смеяться, когда будут грабить магазин Сэма и поджигать кофейню Фаддулов?!
— Но с какой стати они…
— Им не нужны причины! — сердито крикнул Арбели. — Как ты не понимаешь? Людям не нужны причины, чтобы творить зло, — им достаточно повода! Ты живешь среди добрых, работящих соседей, а твое легкомыслие может навлечь на них беду. Ради бога, не порти им жизнь из-за своих прихотей!
Его горячность поразила Джинна. Он никогда не видел Арбели таким сердитым.
— Ладно, — сказал он, — я прошу прощения и никогда больше туда не пойду.
— Хорошо, — кивнул Арбели, удивленный такой неожиданной покладистостью. — Очень хорошо. Спасибо.
И они вернулись к своей работе.
Через несколько ночей в городе случился первый настоящий снегопад. Джинн стоял у окна и смотрел, как беззвучно исчезает из виду город. Он видел снег и раньше: сухой и колючий, несущийся по земле в пустыне, и белый, сияющий на вершинах гор. Но этот снег смягчал все, к чему прикасался, и закруглял прямые линии домов и крыш. Джинн дождался конца снегопада и вышел на улицу. По нетронутому белому ковру он отправился в порт.
