— Похоже, вам с ним очень повезло.
Майкл кивнул:
— Вам надо познакомиться с ним. Он чем-то напоминает мне дядю. Думаю, раньше он был раввином — такой у него вид. Как будто он знает больше, чем говорит.
Уже заметно стемнело. Посетители постепенно уходили из кафе, как обычно оставляя свои споры нерешенными. Мимо окон прошел мальчик-фонарщик, несущий свой шест на плече, словно знамя.
— Я думаю, мне пора домой, — сказала женщина и вдруг испугалась, подумав, что он пойдет ее провожать.
— Да, конечно. Позвольте мне проводить вас.
— Мне бы не хотелось, чтобы вы тратили время.
— Нет, я настаиваю.
На улице она остро почувствовала, как похожи они были на вышедшую прогуляться в сумерках парочку. Уже у самого пансиона она поняла, что Майкл собирается с мужеством, чтобы пригласить ее на новое свидание или предложить пообедать вместе.
— Нет, я не могу, — вдруг сказала она и, остановившись, вырвала у него свою руку.
Удивленный, Майкл тоже остановился:
— Что-то не так?
Слова сами срывались с ее губ:
— Простите, Майкл. Я знаю, что нравлюсь вам.
Он побледнел, но попытался улыбнуться:
— Это так заметно?
— Вы очень хороший человек, — сказала она, чувствуя себя совершенно несчастной, — но я не могу. Я просто не могу.
— Конечно, — поспешно сказал он. — Я слишком спешу. Конечно. Простите меня, если я хоть немного расстроил вас…
— Нет-нет! Пожалуйста, не извиняйтесь! — Отчаяние переполняло ее. — Я хочу, чтобы мы были друзьями, Майкл. Разве мы не можем быть просто друзьями? Неужели это невозможно?
Она тут же поняла, что сказала что-то неправильное.
— Конечно! — отозвался он. — Да, конечно. В конце концов, это самое важное. Дружба.
Не решаясь заговорить, она только кивнула.
— Хорошо. — Его голос был совсем безжизненным. — Значит, договорились.
Он снова взял ее под руку, словно показывая, что ничего не изменилось. Два оставшихся до ее дома квартала они прошли рядом, как самая идеальная пара на улице, но с каждым шагом оба они все сильнее хотели оказаться в любом другом месте.
* * *
Полночь уже давно миновала. Полная луна опускалась к Ист-Ривер, и ее свет, просачиваясь через решетки моста, проникал прямо в окна приютного дома. Он падал на изношенные шерстяные одеяла и на лицо Иегуды Шальмана, уже давно поджидавшего такую ночь. Лунный свет был нужен ему, чтобы писать, не зажигая лампы.
Пока дела шли даже лучше, чем Шальман надеялся. Он ожидал, что возвращение директора станет проблемой, что придется того очаровывать или залезать к нему в мозги, но Майкл Леви оказался еще большим простаком, чем его работницы. Некоторое время Шальман отказывался брать предложенные деньги, но в конце концов согласился, как и следовало. Потому что до такой степени альтруистом не может быть ни один человек, даже тот, которым он притворялся.
Он укрепил свои позиции в приютном доме и завоевал полное доверие его персонала. Настало время приступать к осуществлению следующей части плана. Приснившийся ранее сон обещал, что именно здесь, в Нью-Йорке, хранится секрет бессмертия, но ему необходимо было сузить границы поиска, отыскать волшебную лозу, которая покажет верное направление. А может, лучше всего было бы самому превратиться в такую волшебную лозу?
Шальман пошарил под койкой и извлек из-под нее пачку обгоревших листов. В лунном свете он просматривал их и откладывал в сторону те, в которых содержались какие-то указания на его цель. Взяв чистый лист бумаги и карандаш, он начал быстро записывать. Если вот это заклинание соединить с тем именем Бога… Он писал формулы и тут же их вычеркивал, рисовал ветвистые деревья, у которых вместо листьев были буквы алфавита. Он работал без перерыва несколько часов и наконец, перед самым рассветом, испытал момент озарения, когда все заклинания, формулы и рисунки вдруг слились в одно. Его карандаш в экстазе метался по бумаге. В конце концов рука Шальмана остановилась, и он взглянул на то, что написал, всем своим существом чувствуя, что на этот раз у него получилось. И тут же знакомый болезненный укол пронзил его: кем бы он мог стать, будь у него шанс! Каких высот мог бы достичь!
Он еще раз огляделся: все его соседи спали. Глубоко вздохнув, он начал тихо читать вслух то, что написал.
Непрерывная цепочка слогов и звуков потекла из уст Шальмана. Некоторые были мягкими и текучими, точно ленивый ручеек. Другие — резкими и грубыми, и он словно выплевывал их сквозь стиснутые зубы. Услышь его кто-нибудь из ветхозаветных мудрецов, искусных не только в иврите и арамейском языке, но и в древних мистических науках, — и тот вряд ли что-нибудь понял бы. Может, он узнал бы отдельные куски: отрывки из разных молитв, имена Бога, сплетенные вместе. Но все остальное осталось бы для мудреца пугающей тайной.
Шальман разгонялся все сильнее, приближаясь к наивысшей точке формулы, к букве, стоящей в самой ее середине: «алеф», немая буква, лежавшая в основе творения. А после нее, словно «алеф» была зеркалом, формула раскручивалась в другую сторону, и Шальман, буква за буквой, следовал за ней.
Конец был уже совсем близок. Он внутренне собрался, произнося последнюю букву, и…
…словно все мироздание струилось сквозь него. Он был бесконечен, он сам был вселенной, он мог объять всех и вся.
А потом он взглянул, вверх и осознал, что он ничто, пылинка, жалкая крупица под немигающим, безжалостным оком Сущего.
Это продолжалось бесконечно и длилось всего одно мгновение. Очнувшись, Шальман вытер слезы и холодной влажной рукой провел по лбу. Так случалось каждый раз, когда он пробовал что-то новое и могущественное.
Луна уже зашла, и теперь комната освещалась только мутным светом газовых фонарей. Шальман надеялся немедленно проверить действенность своей формулы, убедиться, что превращение в волшебную лозу удалось, но усталость одолела его, и до утра он провалился в глубокий сон. Разбудил его обычный утренний шум в спальне. Соседи одевались, готовясь выйти на улицу, застилали свои постели с особой тщательностью, свойственной не хозяевам, а гостям в доме. Несколько человек с возложенными на лоб и левую руку тфилин молились рядом со своими койками. Через весь зал в уборную тянулась длинная очередь из сонных мужчин, сжимающих мыльницы и полотенца. Шальман оделся и накинул пальто. Он чувствовал невыносимый голод. Внизу обнаружилось, что кухарка оставила для него несколько кусочков хлеба с джемом. Он жадно проглотил их. С трудом удерживаясь от желания облизать пальцы — привычка, приобретенная за долгие годы жизни в одиночку, — он вышел на улицу. Пора было проверить, чего ему удалось достичь.
Через пять часов Шальман вернулся в общежитие, унылый и злой. Он вдоль и поперек обошел весь Нижний Ист-Сайд, проходя мимо каждого раввина, богослова, синагоги или йешивы, какие только мог найти, но волшебная лоза так и не сработала. Он ни разу не почувствовал, что должен свернуть именно на
этуулицу, зайти в
этудверь или поговорить с
темчеловеком. А ведь формула была правильной, в этом он не сомневался!
