Ее гневный порыв прекратился так же внезапно, как начался. Она молча отвернулась от него.
— Хава, что я такого сделал? — спросил он после недолгой паузы. — Я кого-то обидел?
— Нет, насколько я знаю, — глухо сказала она. — Но твоя жизнь влияет на жизнь других людей, а ты этого даже не сознаешь. — Она не сводила взгляда со своих рук, сцепленных на коленях. — Может, нечестно упрекать тебя за это. Ты и я, мы с тобой таковы, какими созданы.
Ее слова задели его за живое сильнее, чем он ожидал. Ему хотелось оправдаться, но, возможно, в чем-то она была права, возможно, он и правда вел себя легкомысленно и эгоистично. И он тоже был прав, когда обвинял ее в чрезмерной осторожности и ханжестве. Оба они были правы, оба были созданы такими. Он посмотрел на озеро, спокойное и темное, нисколько не потревоженное их перепалкой.
— Похоже, мы с тобой не можем просто разговаривать без споров, — задумчиво сказала она почти о том же, о чем Джинн только что думал, и он в очередной раз усомнился в том, что она не может читать его мысли. — Странно, что при этом мы все-таки друзья. То есть, я надеюсь, ты считаешь меня другом, а не обузой. Мне бы не хотелось, чтобы наши прогулки стали тебе в тягость. — Она коротко и смущенно взглянула на него. — Странно, что я сама не могу этого угадать. Будь ты другим, мне не пришлось бы спрашивать.
Ему потребовалось время, чтобы собраться с духом и ответить ей с той же честностью:
— Я жду наших прогулок с нетерпением. Они мне нравятся. Мне даже наши споры нравятся. Ты понимаешь все про мою жизнь, даже если мы не соглашаемся. Арбели старается, но он не может видеть того, что видишь ты. — Он улыбнулся. — Поэтому да — я считаю тебя другом. И я буду скучать, если мы перестанем встречаться.
Она ответила ему немного грустной улыбкой:
— И я буду.
— Ну и ладно, — подытожил он. — Мы собираемся сегодня гулять по парку?
— Веди, — усмехнулась она.
Они ушли с террасы и по ступенькам поднялись до прогулочной аллеи. Туман еще сгустился и словно поглотил весь мир, оставив только широкую вязовую аллею и размытую линию горизонта вдалеке. Женщина рядом с Джинном тоже казалась частью пейзажа.
— Я здесь как-то чудно себя чувствую, — прошептала она.
— Как чудно?
— Сама не пойму. — Она двигала руками в воздухе, точно пыталась нащупать слова. — Мне будто хочется бежать, бежать и никогда не останавливаться.
— И что здесь такого? — улыбнулся он.
— Мне это странно. Я ведь раньше не бегала.
— Как,
никогда?
— Никогда.
— Так надо попробовать.
Она словно задумалась на минуту, а потом вдруг понеслась вперед и прочь от него. Ее ноги мелькали с немыслимой скоростью, пальто развевалось за спиной, как темное крыло. Ошеломленный, он смотрел ей вслед, а потом ухмыльнулся и бросился за ней; ботинки отбивали ритм по каменной дороге, по обеим сторонам мелькали деревья. Женщина уже скрылась за поворотом, и он не мог понять, догоняет ли он ее. Она убежала так быстро!
Впереди из тумана вынырнула небольшая рощица, выросшая в конце аллеи. Он замедлил бег, потом остановился и огляделся. Где она?
— Хава?
— Иди сюда!
Она низко склонилась над чем-то в центре рощицы. Он перешагнул через низкую ограду и тут же по щиколотку увяз в грязи. С трудом вытягивая ноги, добрался до нее.
— Смотри, — сказала она.
Из грязи пробивался толстый росток с тугим узелком из лепестков на макушке. Джинн огляделся и увидел вокруг еще много таких ростков: первые цветы этой весны.
— Неужели ты разглядела их с дороги?
— Нет, я знала, что они здесь. Земля просыпается.
Она положила руку на землю и надавила. Сначала ее ладонь скрылась в грязи, потом запястье. На одно безумное мгновение Джинну вдруг показалось, что вся она сейчас утонет в этой жиже. Ему захотелось схватить ее и спасти, но тут она сама выдернула руку и взглянула вниз, на измазанные ботинки, юбку и пальто.
— Посмотри только, что я наделала! — ахнула она, выпрямилась и стала деловой и уравновешенной, как обычно. — Который час?
Вместе они добрались до сухой земли. Ботинки ему пришлось снять и постучать ими об дерево, чтобы избавиться от налипшей грязи. Рядом Хава пыталась хоть немного очистить свой пальто. Они взглянули друг на друга, улыбнулись и тут же отвели глаза, как дети, застигнутые за чем-то непозволительным.
По укатанной дороге для экипажей они добрались до ворот и через них вернулись в мир бетона и гранита. Чем дальше они удалялись от парка, тем заметнее женщина теряла свою необычную энергию. Она хмурилась, глядя на испорченную обувь, и ворчала, что пальто придется стирать. Когда они дошли до Бродвея, то поверить, что эта особа может ни с того ни с сего припуститься бегом, было так же невозможно, как в то, что она выпустит крылья и полетит. А вот Джинн был все еще охвачен каким-то странным очарованием. Знакомые улицы казались ему новыми, он замечал то, чего не видел раньше: чугунные завитки на фонарных столбах, резные узоры на дверях домов. Казалось, внутри у него что-то готово распахнуться или лопнуть.
Удивительно скоро они дошли до знакомого переулка рядом с ее пансионом.
— Мы еще вернемся туда, когда станет теплее, — пообещал Джинн.
Она улыбнулась:
— Хорошо бы. Спасибо.
Она взяла его за руку и слегка сжала ее своими прохладными пальцами. А потом, как всегда, беззвучно исчезла, а он в одиночестве отправился домой по улицам, еще залитым утренним туманом.
18
Песах тянулся и тянулся, и скоро весь Нижний Ист-Сайд страстно желал пирожного, хлеба, пирожка — чего угодно, но только не мацы! К счастью, праздничные дни наконец закончились, и все обитатели района в едином порыве устремились в пекарни. Предчувствуя, что сделать утренние покупки будет непросто, кухарка приютного дома захватила с собой Джозефа Шаля, чтобы принести как можно больше хлеба. Поставщиком общежития теперь стала пекарня Шиммеля; Майкл объяснил это необходимостью поддерживать молодые предприятия и еще чем-то, но кухарка помнила о подаренной ему когда-то коробке миндального печенья, замечала его мрачное настроение и не задавала лишних вопросов.
Этим утром, однако, к пекарне Шиммеля было даже не подойти. Длиннейшая очередь выстроилась уже на улице, и через стекла было видно, что работники внутри носятся как угорелые, месят тесто, ищут продукты и непрерывно извиняются перед возмущенными покупателями, чьи любимые продукты уже расхватали. Кухарка на мгновение заглянула внутрь, покачала головой и отвернулась.
— Сегодня мы пойдем к Радзинам, — объявила она Шалю. — Майкл и не заметит разницы.
Иегуде Шальману было совершенно безразлично, где покупать хлеб. Он уже начал заметно уставать от добровольно взятой на себя роли добрейшего старика Джозефа Шаля. Он побывал во всех синагогах и йешивах, во всех местах, где собирались для разговоров ученые евреи, но ни на дюйм не приблизился к своей цели — секрету бессмертия. Его волшебная лоза ни разу не шелохнулась, хотя он точно знал, что она готова действовать. Ведь не затем же он приехал в Нью-Йорк, чтобы исполнять мелкие поручения кухарки с экономкой и улаживать смехотворные конфликты в спальнях? Вот уже месяц он, скрипя зубами, занимается этим, потому что у него нет другого выхода. У него на руках только эти карты, и другой сдачи уже не будет: он должен играть ими, пока не выиграет или не умрет.
