Слезы навернулись мне на глаза. Как же так? Как же так? Я снова не увижу мужа? Тамила приобняла меня за плечи. Следом за хозяйкой мы прошли в комнату Тимура. Она была метров восемь всего, не больше. Металлическая кровать, простое полосатое одеяло, как в пионерских лагерях и санаториях эпохи застоя, вещи Тимура, краски, кисти. Бритва Тимура, лосьон после бритья… Нет только его самого. Теперь я уже не скрывала слез.
— Ну, что ты?! — утешала меня Тамила. — Ничего, через пару дней встретитесь!
— Пойдем, поищем его! — предложила я. — Куда он обычно ходит?
Раиса Петровна засуетилась:
— Да куда ходит?! То туда, то сюда! Я не знаю. Только спрашиваю, во сколько придет, чтобы ужин готовить, а так…
Она еще тарахтела, а я уже стала приходить в себя. Смутные подозрения замутились где-то в подсознании. Мне не нравилось мельтешение хозяйки, ее быстрая, сбивчивая речь. Я посмотрела на Тамилу, она тоже наблюдала за Раисой Петровной. Мне почудилось — или не почудилось? — скрытое напряжение в ее взгляде.
И, кстати, где кофейное ведерко кочевника? Никогда и никуда он не ездил без кипятильника, кружки серьезной вместимости и банки растворимой дряни. Конечно, хозяйка могла вымыть кружку Тимура или он мог просто забросить свою привычку. Но…
Хорошо! Давайте посмотрим, что нам хотят предложить? Дальше события развивались банальным образом: мы с Тамилой погуляли, потом пообедали красным наваристым борщом и свиными отбивными, жирными и жесткими.
— Тимур хорошо ест? — спросила я невинно, дождавшись, когда Тамила выйдет из кухни. — Наверное, после свежего воздуха ест за троих?
— Да, за троих! — откликнулась Раиса Петровна.
— И поздно вечером ест? — снова задала я коварный вопрос. Я точно знала, что Тимур никогда не ел на ночь. У него был гастрит, заработанный еще в студенческую пору: стоило ему плотно поесть вечером, и он не спал всю ночь, мучаясь изжогой и тяжестью в желудке.
— Ест, а как же, — простодушно сказала хозяйка, подавая компот и нарезанный арбуз.
После обеда мы с Тамилой снова погуляли, ведя отвлеченную беседу о птичках. Вдруг моя собеседница вспомнила, что я не видела «Срез дерева» живьем. То есть не на экране компьютера, не на сайте Тимура. Мы вернулись в дом, в комнатенку Тимура, порылись за кроватью и выудили полотно. Я смотрела на картину, замечая краем глаза, что Тамила смотрит на меня.
— Что скажешь? — Она не выдержала затянувшейся паузы. Я еще немного помолчала, определяясь со своими чувствами, а потом выразила полный восторг:
— Класс! Просто шедевр! Тимур превзошел себя.
— Да? — В голосе Тамилы я уловила чуть больше беспокойства, чем можно было бы предположить.
— Ну, конечно! А сколько времени? Не пора ли написать Тимуру записку?
Оказалось, что уже половина четвертого и скоро приедет Тамилин поклонник. Вот и чудненько! Мы написали моему мужу целое послание. Пока трудились над рукописью, подъехали «Жигули». Хозяйка страшно засуетилась, когда я отдала ей записку для Тимура. Она долго причитала на тему: «Как же так, как же так» и «Если бы был телефон». Потом мы уехали. На обратном пути я уже не любовалась просторами степи. Я лихорадочно соображала, что мне делать дальше.
Глава 44
Домой мы прибыли часов около девяти вечера. Тамила сразу нырнула в душ. Я дождалась, пока польется вода, достала сумку Тамилы и взялась проводить первый в своей жизни обыск. Результаты обыска были предсказуемы: паспорт на имя Натальи Вячеславовны Тамилиной и визитные карточки агентства «Нью Артист». Я утащила одну. Потом проверила мобильник — среди огромного количества номеров местных и московских я обнаружила один с подписью «Кирин». Хороший улов, однако.
Внезапно зазвонил телефон. Я быстренько сложила изучаемые предметы обратно в сумку и подошла к аппарату. Звонил Седов.
— Значит так, — сказал он возбужденно. — Ты выиграла! Это уже точно. Сегодня днем в контору Новохатского приходила сама мадам Кострова. Лера не услышала, о чем они там говорили, но сунулась в кабинет начальника, якобы с какой-то важной бумажкой, а там Кострова слушает кассету с показаниями мужа. Уже выходя от Новохатского, прокурорша сказала громко: «У меня нет сомнений. Сейчас я слышала правду!» Представляешь?!
Я не видела причин для ликования.
— Ну так что? Какая разница, что она там услышала и какие выводы сделала! Он ее муж, и она все равно все силы приложит, чтобы облегчить его участь и минимально затронуть его так называемое доброе имя!
— А вот и нет! У меня куча знакомых в прокуратуре, и все они в голос твердят, что Кострова — баба принципиальная, против своей совести не пойдет!
— Ты так считаешь? — Может, он и прав. Седов крутится среди всех этих людей, знает подноготную, почему бы и не поверить ему?
— Можешь сходить на могилу своей матери, — серьезно и торжественно произнес Павел. — И сказать ей, что ты смогла отомстить за ее смерть!
— Ты говоришь с таким пафосом, что даже странно. Скажи правду, почему ты так беспокоишься о моем деле? Сначала чуть ли не сумасшедшей обозвал, а теперь такой добрый…
Он смущенно рассмеялся, и я невольно представила себе, как забавно наморщился сейчас его нос в рыжих веснушках.
— Мне кажется, — признался он, оборвав смех, — я виноват перед тобой, что сразу не поверил тебе, а поверил преступнику в белом халате. Теперь вот чищусь, бегаю, звоню!
— Не поверил в то, что меня хотят убить?
— Нет, в то, что Костров убил твою мать.
— А мне показалось, что ты поверил сразу! — удивилась я.
— Нет, не сразу. Я очень долго в этом деле рылся, свидетелей опрашивал. Когда узнал, что ты уже везде побывала и всем накостыляла — вообще обалдел! Но разобрался, кто есть кто. И только вся эта судейская возня меня волновала. Новохатский еще тот жук! Он будет землю есть, чтобы только своего клиента сделать белым и пушистым. Да еще жена Кострова! Думал — моя работа пойдет коту под хвост. Теперь же я уверен: засадим мы этого вивисектора! Тем более что эксперты подтвердили: ДНК, полученное из образца крови, взятой с картины твоей мамы, и ДНК трупа, обнаруженного пять лет назад, совпадает! Это значит…
— Я поняла, Паша, — прервала я его немного бесцеремонно. — Что же, справедливость должна восторжествовать… Ладно, мне спать пора… Спасибо тебе за все, Паша. Пока!
— Пока, — отозвался он.
Я отсоединилась. Наиболее сильное эмоциональное впечатление из всего разговора на меня произвели слова Седого о могиле моей мамы. Это было бы красиво, конечно, но мой агностицизм исключает подобные знаковые действия. Я представила себе наше городское кладбище, огромное поле могил, где похоронены большинство моих родственников. Мама, тетки со стороны отца, двоюродные бабки и деды, бабушка Маша… Кстати, дед ведь тоже просил похоронить его в Гродине! Отец что, забыл об этом?
