«Славное, веселое оружие», – сказал Вука. И еще он сказал: «Это так забавно, разить людишек с высоты».
Я все тянул и тянул… а ОНО все не кончалось и не кончалось… Заяц сзади пробормотал что-то уважительное. Эли присвистнула.
В моих руках было ружье. Очень красивое ружье – с таким мог бы ходить на охоту король или император. Необычно длинный тонкий ствол, изогнутый приклад, узоры, рукоятка затвора в виде обнаженной длинноволосой женщины в зловещей маске. На лакированном дереве чернела грубо намалеванная рожица с рогами – мне сразу представилось, как Вука, высунув язык и глупо ухмыляясь, выжигает ее раскаленной железкой.
К ствольной коробке крепилась узкая трубка, и я приник к ней.
На линзы внутри трубки были нанесены два перекрестья. Они наложились на Вуку Чосера, Диего Кариба и Фантомаса, когда я направил ружье вслед поезду. Они стояли на обзорной площадке и в бинокли рассматривали шар.
В этот миг мое сердце перестало биться. Потому что – клянусь памятью Генри и Джейн, клянусь жизнью своего отца и своей собственной – в этот миг я увидел ее. Туго натянутая нить стальным волосом соединяла нас. Она пела. Тонкий, нежный, мелодичный звон наполнял мою голову. Я немного сдвинул ствол. Их там трое. Трое! А у меня один выстрел. Граф Цепеш стоит в центре, слева от него Вука Чосер, справа Кариб…
Бальтазар Цепеш со своей манией величия организовал взрыв Выставки, убивший сотни людей, – он должен умереть.
Вука, странный актер, маньяк, – должен умереть.
Кариб, равнодушный убийца, – должен умереть.
Все они должны умереть, но один из них убил Джейн.
Я навел ствол и выстрелил.
Шар покачивался, вагон тоже. Поезд был очень далеко. Я ни разу не стрелял из такого оружия. Я не мог попасть. Просто невозможно…
Но была нить. И мне нужно было всего лишь направить пулю вдоль нее.
Мир стал тонким и плоским, как картина в раме. Прозрачным, как слеза. Чистым и ясным – до предела, до боли в глазах. Я увидел, как отпрянул, опустив бинокль, Вука Чосер. Впервые он не играл – на его лице возникло по-настоящему подлинное чувство. Испуг. Внезапный, обжигающий страх за свою жизнь. Понимание, что через миг она может оборваться.
Вука зря боялся. Пуля, пошедшая вдоль натянутой нити, попала в шею Кариба.
Человек-кулак упал навзничь. И тогда с резким, пронзительным визгом нить порвалась, и мое сердце захлебнулось болью. Вскрикнув, я выпустил ружье, пошатнулся. Оттолкнул схватившую меня девушку и навалился на бортик, глядя вслед крошечному поезду. Он катил прочь, увозя от меня братьев Цепешей и лежащее рядом тело.
Взгляд затянуло туманом, но я смотрел. Грудь была, как раскаленная жаровня, наполненная чистой, сверкающей болью, но я смотрел. Я смотрел. И, уже теряя сознание, ткнул указательным пальцем вслед врагам, в тот момент, когда поезд исчез за поворотом, сказал:
– Вы никуда не денетесь.
Эпилог
Граница тьмы
1
Хор голосов звучал, как ангельское пение. Я и подумал сначала, что слышу ангелов, таких хриплых, пьяноватых, развеселых ангелов. И музыку – гармони, гитары, трещотка, барабан…
Ангелы бьют в барабан? Ну что за ерунда!
Окончательно проснувшись, я открыл глаза. Музыка и пение доносились приглушенно, но явственно. В определенном смысле эти люди действительно ангелы, подумал я. Мои ангелы-спасители.
Прямоугольная каюта напоминала ящик с дверцей в торце, здесь поместились только койка да одежная полка над ней. И еще Заяц, который спал на полу, в узком пространстве между койкой и стеной, завернувшись в одеяло. Меня размеры каюты устраивали – это даже хорошо, что она такая, в небольших помещениях мне лучше думается. К тому же одна стена почти целиком стеклянная, сквозь нее видна земля внизу, окутанная предутренним сумраком. Скорее всего, сейчас под нами Западная Германия, до границы Франции осталось немного. Только что это там за тучи? Черные, плотные, угрюмо клубятся на севере – настоящий грозовой фронт, в непроницаемой завесе которого вспыхивают молнии. Уж не в нашу ли сторону они движутся? Для дирижабля такая буря по-настоящему опасна.
Настоянное на водке снадобье, которым меня накачали после того, как мы попали в «Табор ветров», не только изрядно опьянило меня, но и вылечило. Предыдущий вечер вспоминался смутно – в виде разноцветного вихря, состоящего из ярко одетых людей, бородатых лиц, цветастых юбок, из тросов, канатов, якорей и винтов, из скрипа дощатых полов и пронизывающего ветра. А еще из внимательного и задумчивого взгляда Электры, которым она наградила меня прежде, чем закрыть дверь в каюту, оставив в темноте и тишине, нарушаемой лишь посапыванием уснувшего Зайца.
И вот теперь я проснулся – полный сил и готовый действовать. Вместе с музыкой донесся взрыв смеха, приветственные крики, возгласы. Несколько секунд тишины – и мужской голос запел балладу на смеси французского и английского, с включением незнакомых слов… арабских? индийских? хинди? Я не мог понять.
Тихо, чтобы не разбудить Зайца, я сел, потянулся за туфлями. Мальчишка распахнул глаза и уставился на меня.
– Анри… Ой, то есть Алек.
– Вот именно, – пробормотал я.
– Ты уходишь?
– После их лекарства пить хочется. Где они там шумят?
– В этой… в кают-компании. На другом конце. Ты не видел, а я вчера заглянул, у них там зал такой – у-у-у, на дирижаблях таких не бывает.
– Ты летал на других дирижаблях?
Он зевнул:
– Не, но видел же. Они небольшие, то есть эти… гондолы, ведь небольшие, да?
– Когда как. И мы не на обычном дирижабле, тут гондола составная, из нескольких отсеков. Ладно, спи.
– Нет, я с тобой.
– Не надо. На дирижабле безопасно, ты ведь уже понял. Цыгане вроде как наши союзники.
– А если с тобой что-то случится?
– Спи, – повторил я. – Или нет, подожди. Хочу, чтобы ты ответил на один вопрос. Просто чтобы лучше понять тебя.
– Какой вопрос?
– На твоем запястье родимое пятно в форме сердца. И ты часто…
– Оно как корона, – перебил Заяц. – Не сердце – корона!
– Хорошо, в форме короны. Что это означает?
Он снова сел и ухватился за запястье.
– Ты же не будешь смеяться? Рассказывать всем и смеяться? Это тайна. Моя тайна, важная.
– Заяц, мы хоть знакомы недавно, но успели всякое пережить за это время. Кому другому на всю жизнь хватило бы. В какой-то мере я узнал тебя, а ты узнал меня. Так? Вот и скажи, как ты сам думаешь, я стану смеяться над тобой и рассказывать всем твою тайну? Это на самом деле важный вопрос. Наверное, вообще самый важный – вопрос доверия. Так что сам на него ответь.
