Животное, явно появившееся не из глубин Индийского океана, внезапно заявило о себе, оказавшись в поле зрения Жюльена и на секунду парализовав его: этого времени было достаточно, чтобы все его ощущения, все чувства, все воспоминания и впечатления сконцентрировались в одной пронзительной мысли: это Фушия, собака, которая кусается, которая надвигается на него в этот ранний утренний час, а шерсть у нее встала дыбом от ярости, и она, оскалив зубы, неумолимо двигается в сторону добычи. Жюльену едва хватило времени вспрыгнуть на служебный трап. Он услышал яростное и разочарованное рычание этого чудовища и уже предвкушал, как он сбросит его с высоты двух метров, причем отсутствие ветра облегчит ему задачу. Жюльен совсем не плохо устроился на жестких ступенях, и через пару минут он разглядел удивленное лицо Дориаччи, появившейся из коридора. Завернутая в нечто среднее между бурнусом и джеллабой из черно-красного шелка, искажавшее, но одновременно и оживлявшее все окружающие ее оттенки серого цвета, Дориаччи бросила на него изучающий взгляд и помахала рукой, словно призывая прекратить дуракаваляние, но потом поняла причины всего происходящего.
– Ах ты, милая, – раздался громоподобный голос Дивы, – иди сюда, моя подружка Фушия…
Собеседница повернулась к ней, и Жюльен, улыбаясь улыбкой отчаяния, приготовился спрыгнуть вниз для спасения Дивы, но тут животное, к его изумлению, с добродушным рычанием кинулось к Дориаччи и стало энергично лизать ей ноги, Дориаччи же воспринимала это как должное.
– Доброе утро, крошка Фушия, – ворковала она. – Доброе утро, собачка моя милая. Узнаешь руку, которая тебя кормит… Да, да, вкусный шоколад, это я, куриная косточка, это я. Да, это я, крем по-английски… Ах ты, собачка, сердитая и злая собачка, поздоровайся с тетей Дориа… Кого крошка Фушия желает на завтрак? Разбойника Элледока?.. Ах нет, это на месье Пейра пошла сегодня утром Фушия! – проговорила Дориаччи, вновь поднимая глаза на Жюльена и остановив на нем смеющийся взгляд. – Но что это вы, месье Пейра? – заговорила Дива. – Даже и не думайте спускаться… То ли вы сейчас упадете, то ли ваши глаза вот-вот выпадут из орбит.
– Да, у меня действительно глаза вылезли из орбит, – проговорил Жюльен, ставя ногу на твердую палубу. – Но смею вас уверить, что со времен святой Бландины со львами я никогда не видел ничего подобного.
– А я укротительница, представьте себе, месье Пейра, – заявила Дориаччи с насмешливой улыбкой. – И я задаю себе вопрос, где теперь мой последний львенок… Я за него беспокоюсь, а это очень дурной знак… Фушия, сиди на месте и не трогай месье Пейра, – проговорила она в той же тональности.
– Но не для него, – проговорил Жюльен, стоя у основания мачты и не сводя глаз с Фушии. – Я хочу сказать, для него это знак совсем неплохой.
– О, да, – убежденно заявила Дориаччи. – Он так и не узнает, бедный Андреа, что я его люблю…
– Я считаю, что вы с ним слишком суровы! Разве он не является хорошим любовником и очаровательным молодым человеком?
– Хорошим любовником? Да что вы, месье Пейра! Хороших любовник – это тот, кто говорит своим любовницам, что они чудесные любовницы!
Она говорила все это с мрачным удовлетворением и при этом натягивала концы шейного платка на плечи.
– Вы так простудитесь, – заявил Жюльен и снял с себя свитер, чтобы накинуть его на плечи Дориаччи, и тут запах духов Дориаччи заставил его замереть на мгновение.
Это были духи женщины, которую он любил, или, точнее, думал, что любит, до того, как он встретил Клариссу. Они друг другу очень нравились, вспомнилось Жюльену, и перед ним возникла терраса шале в снегу, и он вновь почувствовал холодное покалывание на щеках и жар обнаженного тела, прижавшегося к его телу. Это случилось тогда, когда он выходил из одного австрийского казино, где его рискованная манера играть провоцировала многочисленные сексуальные предложения. Следует отметить, что он тогда выиграл, ставя на зеро три раза подряд и четыре раза подряд на восьмерку, и…
– Вы думаете о казино, месье Пейра, или я ошибаюсь? – проговорила Дориаччи, все еще стоя к нему спиной, словно ожидала, что, набросив на нее свитер, он его поправит.
– Как странно, – наивно произнес он и слегка похлопал по свитеру. – Как вы догадались?
– Говоря игроку, что он думает об игре, обязательно рано или поздно угадаешь.
И она повернулась к нему, окутав его в очередной раз облаком духов. И она так призывно посмотрела в лицо Жюльена, что тот, загипнотизированный и не способный сделать шаг назад, чтобы не наступить на Фушию, которая лежала, прижавшись к его ногам, наклонился и поцеловал Дориаччи, сам не зная почему, да этого, наверное, не знала и сама Дориаччи, просто, по-видимому, потому, что в данный момент это было единственно возможным.
В десяти шагах от них была спасательная шлюпка, мокрая и розоватая, и чуть позднее Жюльен, вылезая из нее, хохотал над скабрезными шуточками Дориаччи по поводу амурных похождений Ольги Ламуру. Он был потрясен совершенным над ним полунасилием, но, как ни странно, ему вовсе не было стыдно. Это было нечто вроде несчастного случая, подумал он: десять минут звериной страсти с женщиной, которую он никогда на самом деле не желал и для которой он сам был никем. Она ранним утром искала своего львенка, а он бродил под иллюминатором замужней женщины. Дориаччи весело одевалась, на ее лице, слегка припухшем под действием краденых радостей, уже появились морщинки от радостного смеха, словно она над кем-то сильно подшутила.
– Каждый раз, когда я буду слушать вашу пластинку, – галантно проговорил Жюльен, – и каждый раз, когда я пойду на концерт, я буду чувствовать себя совершеннейшим дураком, будучи не в состоянии рассказать…
– Рассказывай, рассказывай, – посоветовала Дориаччи. – В рассказах нет ничего стыдного. Стыдно лишь, когда люди только этим и занимаются. Мне больше нравится, когда ты говоришь о моих извращениях, чем когда Кройце говорит о моем голосе… Ладно, пойду-ка я теперь спать. От всего этого в сон клонит, – проговорила она без всякой романтики.
И, поцеловав Жюльена в щеку и вновь обретя свою обычную величавость, она исчезла, оставив Жюльена в полнейшем изумлении.
Полиция прибыла на «Нарцисс» ровно в полдень, и пассажиры класса люкс, которые прошлым вечером остались ночевать на борту, то есть все, за исключением Андреа, сидели у бортика бассейна, болтая и смеясь. Среди загорелых тел в купальных костюмах или людей, одетых в роскошные летние туалеты, трое мужчин в строгих костюмах и в туфлях на толстой подошве, тяжелыми шагами промаршировавших по палубе, представляли собой нечто ирреальное. Они исчезли на четверть часа вместе с Элледоком. За эти четверть часа все о них позабыли, решив, что они явились по поводу фрахта или каких-то административных вопросов. Один лишь Жюльен проводил их недоверчивым взглядом, но через пару минут и он забыл о них. Когда же Эрик вышел на палубу в сопровождении еще четверых человек, Жюльен сообразил, что опасность приближается, и инстинктивно встал, словно намереваясь убежать к Клариссе и всем остальным, намереваясь объясниться (словно тут что-то можно объяснить) в потаенном уголке, хотя Эрик никогда не стал бы его слушать. Глядя на него, Кларисса испугалась. Он был бледен, он смеялся слишком громко, короче говоря, он ликовал. А Кларисса по своему опыту знала, что ликование Эрика означает затруднения и беды для других. Она поднялась, в свою очередь, и взяла Жюльена за запястье. Самый старший по возрасту из троих полицейских сделал два шага, и Жюльен, как маленький мальчик, взмолился небесам о том, чтобы он свалился в своем габардине и со своим портфелем в глубины вод.
