– Не надо больше этого делать.
Земля слегка покачивалась под ногами пассажиров после трех дней круиза.
– Как здорово возвращаться на твердую почву! – заметил Симон Бежар.
Эдма Боте-Лебреш, слегка задетая формой данного высказывания, не могла тем не менее не признать его справедливости. В этом грубом здравом смысле, столь непохожем на отстраненные, пустопорожние и далекие от сути дела комментарии ее светских друзей в беспощадной оценке действительности, переведенной в неотесанно-жизнерадостные выражения, ей вдруг почудилась истинная живительная сила. Открыто саркастический характер носили даже наиболее мягкие выражения Симона, но в них никогда не было ни унции злобы; в целом Эдма Боте-Лебреш был недалека от того, чтобы увидеть в Симоне Бежаре представителя народа. Народа, которого она не знала и от которого ее в равной, если не в большей, степени наряду с удачным замужеством отделяло буржуазное детство. Более того, наивная восторженность Симона Бежара оказалась заразительной. А временами даже трогательной.
– Ну что ж, – воскликнул он, сидя в коляске, которая мелкой рысью везла на Пьяцетту Чарли, Эдму и его самого (Ольга и Эрик, по их словам, предпочли такси), – ну что ж, до чего же великолепный уголок! Приеду-ка я как-нибудь сюда снимать! – решил он вдруг в приступе профессионализма, однако без особой в том убежденности, ибо на этот раз Симон мыслил не понятиями пользы, а понятиями бесполезности.
– Правда, красиво? – заявила польщенная Эдма Боте-Лебреш, которая, как всегда, чисто автоматически, мысленно объединила себя с Капри и его красотами. – От этого все внутри почти что переворачивается, правда? – добавила она, следуя обычаю светских людей – и части интеллектуалов – употреблять восторженные эпитеты не иначе, как с какими-либо ограничениями.
Так, она находила Гитлера «довольно отвратительной личностью», а Шекспира «почти гениальным» и т. д. Как бы то ни было, ее «все внутри почти что переворачивается» показалось Симону слишком слабым.
– Я еще никогда не видал такого моря!.. – воскликнул он. – Оно похоже на шикарную девку!
Эдма осеклась; однако море и правда застыло в своих одеяниях подобно куртизанке: от иссиня-черного до линяло-голубого, от огненно-пурпурного до бесстыдно-розового, от цвета угля до серо-стального, оно раскинулось в многоцветном единообразии, в нарциссическом самолюбовании, а его жирная, лоснящаяся, серебристая поверхность не отражала ничего.
– Симон, как вы находите Пьяцетту?
– Я ничего не вижу! – рявкнул он. Ибо ярко освещенная Пьяцетта была переполнена шортами, «кодаками», рюкзаками, среди которых не просматривались ни Ольга, ни Эрик.
– Они, должно быть, в «Квисисане»; это единственный спокойный бар, он при отеле. Пошли. Симон, вы с нами?
Но их не оказалось ни в «Квисисане», ни во «Втором номере», ни в «Пациелле», ни «где бы то ни было», как отметил Симон с нарастающим раздражением, мало-помалу переходившим в разочарование, а потом и в горечь. Он мечтал посмотреть Капри вместе с Ольгой, объединить грезы детства с реальностью зрелого возраста. Ему становилось все более грустно, тем более что Эдма и Чарли, поначалу излучавшие оптимизм и старавшиеся его успокоить, мало-помалу перешли на сочувственный тон и все громче смеялись над его шуточками, которых, однако, становилось все меньше и меньше, к тому же они делались все менее остроумными.
– Они, скорее всего, вернулись на борт, – высказала предположение Эдма, выйдя из шестого по счету ночного заведения и присев на низенькую ограду, поскольку чувствовала тяжесть в ногах. – Я вся разбита… – проговорила она. – Нам тоже стоило бы вернуться. Они, вероятно, уже поджидают нас.
– Бедненькие!.. Они, должно быть, на нас сердятся! – со злостью заявил Симон. – Нам, вероятно, следует перед ними извиниться! Я, кстати, тоже весь разбит, – добавил он, усаживаясь рядом с Эдмой.
– Хочу посмотреть, где тут поблизости можно выпить, – предложил Чарли, для которого утешать ближнего не означало утешиться самому, ибо он не обнаружил ни малейших следов Андреа, несмотря на откровенные расспросы. Ведь ни красота молодого человека, ни то, что он сопровождал Дориаччи, не могло остаться незамеченным… Отправившись на поиски выпивки, он вознамерился заодно порасспросить Пабло, бармена из «Второго номера», который был в курсе всего происходящего на Капри.
И Чарли утомился, слегка пританцовывая, что не соответствовало ни его возрасту, ни выражению его лица, на котором не было и следов веселья, и Эдма прекрасно понимала, отчего.
– Ах, до чего же странны празднества на Капри в обществе двух разбитых сердец!..
Эдма лишний раз порадовалась своему добровольному целомудрию… Ну, в конце концов, если не добровольному, то, во всяком случае, сознательному.
Эрик заплатил за такси, и они с Ольгой, не сговариваясь, углубились в узенькие улочки острова. Тут было прелестное местечко, припоминал Эрик, выходящее на море и в двух шагах от «Квисисаны». Он зашел в это заведение на секунду, поболтал со швейцаром, а затем вернулся к Ольге с отсутствующим видом. Несмотря на постоянно культивируемое хамство, Эрик полагал, что необходима некая сентиментальная преамбула, что было бы неприлично, не говоря ни слова, затащить юную актрису в койку. Юная актриса, в свою очередь, размышляла следующим образом: «Это до такой степени трогательно, Фернанда, видеть этого мужчину, обычно столь уверенного в себе и в своем успехе у женщин, увидеть, как он вертится вокруг да около, чтоб признаться мне в очень простой вещи: в своем желании… А ведь это мужчина, принадлежащий к тому прелестнейшему поколению (в конце концов, наиболее мужественному из всех прочих), которое считает само собой разумеющимся овладеть телом женщины в тот самый миг, когда она понравится. Мы болтали о банальных вещах минут десять на террасе, прежде чем он решился… Представляешь себе? Я заливалась слезами…»
На самом деле Ольга, привыкшая к более откровенным нравам, тем более в кинематографической среде, где откровенно гетеросексуальные отношения воспринимались как редкость, поначалу опасалась, не импотент ли Эрик. Затем, когда он обратился к ней деланно-проникновенным тоном: «Я вас хочу», голосом, который, как ей показалось, вибрировал от желания, несмотря на всю свою барственность, она ответила ему, вопреки собственным намерениям, с некоторой долей иронии: «Вы уже потеряли впустую десять минут». Через час она была бы вправе счесть, что впустую потеряно и это время, поскольку Эрик оказался торопливым, грубым и раздражительным, во всяком случае, он почти не позаботился о том, чтобы она тоже получила удовольствие. Если бы он не был главным редактором «Форума», она бы его отчитала самым тривиальным образом, но окружавший его ореол заставил ее восхищаться его силой и трогательной поспешностью. Эрик же оделся за две минуты, довольный тем, что без труда добился успеха, и уже размышлял, осмотрительно ли ведет себя Кларисса. Однако по пути к порту Ольга остановила его, положив руку на плечо. Он ошеломленно повернулся к ней.
– Что такое?
Ольга захлопала ресницами, опустила глаза и промурлыкала:
