– Я бы тоже предпочел именно это, – заявил Чарли, расплываясь в улыбке.
Однако в горле у него стал ком, и то, что у Эдмы, как и у него, имеются опасения по поводу Андреа, по-настоящему испугало его: ведь Эдма принадлежала к тем людям, которые никогда не переживают по поводу кого бы то ни было и не приглашают всех подряд на бал, которым они правят.
– Кларисса также беспокоится за него, – тихо проговорил он.
И Эдма поглядела на него, посмотрела в лицо, растроганно похлопала по руке.
– Для вас, мой дорогой Чарли, это тоже был тяжелый круиз…
– Я сейчас как раз собираюсь заняться подсчетом выигрышей, – сказал он. – Вот видите…
– Верно, какая хорошая идея…
Эдма оперлась локтями об ограждение рядом с ним, и через секунду у них обоих загорелись глаза, и они в радостном возбуждении принялись то зло, то добродушно перемывать косточки своим ближним. Они до такой степени развеселились, что на целых два часа позабыли о судьбе Андреа.
– Идемте со мной, – проговорила Дориаччи Симону, которого этим утром обнаружила в исключительно веселом настроении и в почти элегантном виде, в джинсах и свитере, который был ему велик. Было очевидно, что сегодня утром крошка Ольга не успела нанести на заре удар бедняге при помощи одной-двух убийственных фраз, которые наваливаются на него тяжким грузом на целый день, и избавиться от них стоит ему немалых усилий, на которые смотреть без боли невозможно. Дориаччи рассчитывала в последний вечер совратить храброго Симона и заставить его сыграть в придуманной ею пьесе главную роль, а не роль свидетеля, как это было до сих пор. Это, однако, было достаточно сложно и к тому же могло показаться неубедительным для Андреа. И она проскользнула в бар и спокойно уселась за стойкой, опираясь о нее локтями и принявшись наводить красоту, не жалея ни губной помады, ни туши. Под глазами у нее были круги, что неожиданно делало ее хрупкой на вид, «чуть ли не желанной», подумал Симон Бежар, на миг забыв о своем пристрастии к девушкам в цвету.
– Вы что, хотите вовлечь меня в пьянство в столь ранний час? – спросил он, усаживаясь рядом с нею.
– Совершенно верно, – подтвердила Дориаччи. – Жильбер, дайте нам, пожалуйста, два сухих мартини, – попросила она, ослепительно улыбнувшись и состроив глазки блондину-бармену, отчего он весь затрепетал от удовольствия и поставил перед нею рюмку, причем Дориаччи на мгновение положила руку поверх его руки, назвав его при этом «мой ангел».
– Я хочу кое о чем попросить вас, месье Бежар, кроме того, что собираюсь напоить вас допьяна к тому моменту, когда взойдет солнце. Почему бы вам не снять в кино моего протеже? Внешность у него вполне подходящая, разве нет?
– Но я уже подумал… – заявил Симон, потирая руки с хитрым видом. – Но я уже об этом подумал, представьте себе. Когда мы вернемся в Париж, я распоряжусь, чтобы ему устроили кинопробу. У нас во Франции не хватает героев-любовников такого уровня, все походят либо на мальчишек-парикмахеров, либо на истеричных гангстеров, так что я прислушаюсь к вашей рекомендации. Фактически я уже прислушался к вашей рекомендации, – настойчиво повторил он, не обращая внимания на уже произнесенную фразу, отчего Дориаччи закатилась смехом.
– К какой такой рекомендации? – произнесла она и одним махом выпила свой коктейль, «наверняка дьявольски крепкий», подумал Симон. – Так в чем, по-вашему, состоит моя рекомендация?
– Ну, видите ли, – сказал Симон, сразу же покраснев, – видите ли, мне хотелось бы отметить, что он выглядит также очень подходящим для кино.
– Почему «также»? – переспросила она с серьезным видом.
– Также и для кино.
– Но в связи с чем «также»?
– Ах, я так запутался, – проговорил Симон. – В конце концов, дорогая Дориа, не мучьте меня, я вам заявляю, что сделаю все, чего вы только не пожелаете, для этого парня.
– Это правда? – спросила она, отбросив иронический тон. – Я могу рассчитывать на вас, месье Бежар? Или вы просто говорите мне это, чтобы загладить ваш промах?
– Я сказал это всерьез, – заявил Симон. – Я сам займусь им и обеспечением средств для его существования.
– А заодно и его нравственностью? – осведомилась она. – Я считала этого парня еще достаточно молодым, чтобы испытывать муки любви. Вы обещаете мне не смеяться? Вспомните сами, как тягостны муки любви.
– Мне не надо даже делать усилий ради этого, – высказался Симон, улыбаясь. – Я слишком хорошо это помню.
Он поднял глаза и встретился взглядом с ее горящими как уголь глазами, которые смотрели на него с нежностью.
– Вы знаете… – начал было он.
Но она с силой приложила палец к его губам, так что он прикусил язык и сразу протрезвел.
– Да, я знаю, – произнесла она, – и учтите, я даже иногда об этом думаю!
– Но в чем дело? Что-то тут не вяжется, – с легкостью заявил Симон.
– Стоп! – нервно воскликнула Дориаччи. – Я думала о вас, чтобы убедить Андреа в моей неверности, в моей развращенности. И вдруг я поняла, что это не пройдет: он просто не поверит.
– Из-за меня или из-за вас? – спросил Симон.
– Из-за меня, само собой. Я люблю молодое мясо, очень молодое, вы же знаете? Вы ведь внимательно прочитываете журналы?
– Я их читаю, но я им не верю, за исключением тех случаев, когда они меня хвалят, – пояснил он.
– Ну что ж, в данном случае они правы. Да, я полагаю, что Жильбер даст более правдоподобные сведения.
– А как вы хотели заставить поверить в это Андреа? И, между прочим, почему?
– Порядок ваших вопросов неправилен, – строго заметила она. – Мне хотелось, чтобы он в это поверил и больше не мечтал обо мне целыми неделями и не убеждал себя, будто я его буду ждать в Нью-Йорке. Я хочу, чтобы он в это поверил, потому что тогда он успокоится, и я тоже. Ну а если речь идет о том, как заставить его поверить, то я знаю, что существует единственное средство, мой дорогой Симон: чтобы поверить в измену, нужно все увидеть своими глазами. И я буду вам признательна, если вы согласитесь со мной в том, что необходимо разыграть подобную сцену: я приглашаю Андреа где-то часа в три под каким-нибудь пустячным предлогом к себе в каюту, где буду я, но буду не одна.
– Однако, – произнес обескураженный Симон, – я бы не очень хотел участвовать в этом.
– Обдумайте это, – сказала Дориаччи, и на лице ее неожиданно появилось усталое выражение, – и выпейте еще один сухой мартини, а то и два, а то и три за мое здоровье. Увы, я не располагаю временем, чтобы выпить вместе с вами: я остаюсь здесь, – закончила она и постучала кольцом по никелевому краю бара.
И Симон, поклонившись и произнеся какую-то замысловатую фразу, удалился, оставив Дориаччи наедине с блондинчиком Жильбером.
Через дверь бара он заметил Эдму Боте-Лебреш в изящном сине-белом туалете, кидавшую что-то через ограждение широким, мощным жестом сеятеля, неожиданным для нее… Симон был заинтригован: чайки не летают так низко… Но светловолосый бармен разрешил его недоумение, напомнив о существовании дельфинов, верных спутников мореплавателей. В обычной ситуации Симон немедленно побежал бы на палубу, придумал бы фильм, где играли бы дельфины одну роль, а Ольга – другую. Но теперь, когда он так преуспел, он не мог позволить себе подобного дилетантства. Ему не простят провала: ведь он уже добился успеха. И его режиссерская натура давала о себе знать, вопреки всему он уже с удовлетворением подумал о том, что ссора с Ольгой и вызванная ею душевная усталость позволят ему с самого начала взять в свой фильм очаровательную крошку Мельхиор, в которую влюблялись все французские мужчины без различия возрастов, несмотря на ее неумение рассуждать об Эйнштейне или Вагнере, и которая нравилась даже женщинам – чего никак нельзя сказать об Ольге. И если он больше не берет Ольгу, то может попытаться вернуть Константена, которому он в свое время отказал ради того, чтобы угодить ненавидевшей его Ольге. Он позаботится о красочных афишах для прокатчиков, таких, чтобы понравились даже в Нью-Йорке. Он ни на секунду не задавался вопросом, как объявить о своем решении Ольге: он слишком любил ее и слишком жестоко разочаровался, чтобы сохранять в момент их разрыва какую бы то ни было снисходительность. Нет, это не была преднамеренная месть: просто его измученное сердце стало нечувствительным к иной боли, кроме своей собственной.
