Конечно, песни бывают разные, а уж песенки – тем более. К очередному юбилею столицы поэты-песенники на деньги мэрии и не такого насочиняют. Но тут было сразу две странности.
Во-первых, пели совершенно искренне. От души. С чувством. Так, пожалуй, распевали пионеры в старых детских фильмах, собираясь на сбор металлолома.
Во-вторых, и это уже ни в какие ворота не лезло, песня-то была складная! Рифмованная! Я это четко слышал, хотя слова никак не укладывались в размер и никакой рифмы не имели.
Только увидев певунов (песня как раз закончилась и начался бодрый разноголосый галдеж, очень органично сплетающийся с птичьим щебетом), я понял, в чем тут фокус.
Пели не по-русски. Способности функционала позволяли мне понимать чужой язык как родной, но вот поэтического перевода не обеспечивали.
А что пели не на русском… так трудно было бы ожидать иного от десятка чернокожих мальчишек и девчонок. Им было, пожалуй, от семи до двенадцати лет, мальчишки – в шортах, девочки в шортах и маечках, все босиком – у нас так беззаботно без обуви даже в деревне не походишь, быстро найдешь ржавые гвозди и битые бутылки. Кое-кто чуть светлее, кое-кто черный до фиолетовости, но все дети, бесспорно, были чистокровными неграми.
Детей сопровождала молодая девушка, тоже чернокожая, с пухлыми, навыкат, губами, но одетая в легкое ситцевое платье в цветочек, которое ожидаешь увидеть на девушке из глухого русского села. В руках у девушки был букет цветов – очень официальный, четыре алые розы в целлофане.
Я так и встал как вкопанный.
Это что еще за мир? Заселенная неграми Россия? О, какая неожиданная и радикальная национальная идея!
Девушка увидела меня и дружелюбно помахала рукой. После чего воскликнула:
– Дети! Раз-два-три!
Дети перестали галдеть и носиться кругами. Это был какой-то очень хитрый способ передвижения, девушка шла по тропинке, а дети носились вокруг, будто обезумевшие планеты, норовящие сойти с орбиты, но при этом все-таки продвигались примерно в одном направлении. Но теперь они сбились в более-менее неподвижную кучку и, белозубо улыбаясь, разноголосо завопили:
– Травствуйте!
– Здравствуйте!
– Здрасте!
– Сраствуйте!
И даже:
– Расте!
Самая маленькая девочка не в лад, но зато более чисто пискнула:
– Привет!
Я выдавил немного натужную улыбку и воскликнул:
– Привет! Здравствуйте!
Видимо, ритуал знакомства был исполнен, и дети тут же разлетелись в разные стороны. Девушка осталась стоять, видимо, дожидаясь меня. Я подошел ближе.
– Здравствуйте! – на чистом русском, хотя и с акцентом, произнесла негритянка. – Мы вам не мешаем? Своим гвалтом?
– Нет, нет, ничего, – запротестовал я. – Дети! Как могут дети мешать, очень люблю детей!
– Ох, это не дети, это ироды. – Девушка картинно утерла со лба несуществующий пот и засмеялась. – Маша. Марианна Сейласи.
– Кирилл.
– Они с Берега Слоновой Кости, – чуть приглушив голос, сказала Марианна. – Неделя как приехали.
– А! – Я сообразил, что, по мнению девушки, должен был что-то понять. – Ясно. Ну как им Москва?
– В восторге, конечно. Мы сейчас с ними пели песенку про Москву. Вы знаете французский?
– Так это французский был? – удивился я. – Ну… чуть-чуть понимаю, да. «Всем своим друзьям, всем своим друзьям!» Хорошая песня.
Марианна кивнула. Покосилась на подопечных.
– Нам пора. До свидания, Кирилл! Дети, раз-два-три!
– Тосвидань!
– Досведанья!
– До свидания!
– Дозьвидьянья!
И только самая маленькая девочка опять выделилась, четко сказала:
– Пока!
Я решил, что эта девочка если и не самая способная к языкам, то явно самая сообразительная. Процессия удалилась в сторону моей башни, а я все еще стоял, с любопытством глядя вслед.
Туристы? С Берега Слоновой Кости? Да уж…
Беженцы? Вот это более вероятно.
Только что это за Россия и Москва, где принимают беженцев из самых задрипанных африканских стран?
Все интереснее и интереснее.
В задумчивости я двинулся дальше. Попадись мне теперь навстречу компания из старых японцев или беременных полинезиек, я бы уже не удивился. Но больше встреч не было. Зато тропинка из натоптанной превратилась в утрамбованную, потом – в вымощенную камнем, а еще метров через сто – в асфальтированную дорожку. Вдоль нее то тут, то там стояли фонари на невысоких столбиках. Грубоватые, чугунные, но с чистыми и целыми стеклами.
Да уж. Это не моя Москва.
А потом я вышел к дороге – ровной, двурядной, бетонной полосе. От парка ее отгораживала невысокая, по пояс, изгородь из металлической сетки, похоже, чтобы зверюшки не попадали под машины. С другой стороны шли рядком бетонные столбики вроде тех, что устраивают на горных дорогах. Для людей в изгороди была калитка на щеколде, за которой пешеходная «зебра» вела через дорогу к маленькой, чистенькой асфальтированной площадке: зеленые деревянные скамеечки, массивные каменные урны, парапет с вертящейся на подставке смотровой трубой. Нормальная обзорная площадка. Я такие видел. Только не в России.
Как завороженный я открыл калитку, вышел, аккуратно закрыл дверцу за собой, перешел через дорогу (машин не было, хотя откуда-то издалека доносился удаляющийся гул).
Сразу за площадкой был обрыв. И – Москва.
Что это за место? Воробьевы горы? Да нет, не похоже… скорее… я сориентировался по шпилю Останкинской башни и четкому силуэту Кремля. Провалиться мне на этом самом месте, сверзиться с холма (а ничего так себе холмик!) в текущую метрах в двадцати внизу речушку – я стою ровно там, где стоял бы, проделав этот путь в нашем мире! То есть в районе станции метро «Алексеевская».
Несуразица!
Ну, что разброса между географическим положением моей башни в двух мирах нет, так это ничего. Видимо, случается.
Страннее другое. Москва здесь местами все-таки похожа на мою Москву. Но при этом рельеф местности кардинально отличается. Скажете, чему удивляться, если кое-где и воздух для дыхания негоден, и луны на небе нет? А вот тому и удивляться! Как мог на совершенно другой местности вырости почти такой же город? Воткнуть в центр Москвы здоровенные холмы – и при этом получить Кремль и Останкинскую башню, такие же и на тех же местах?
Не могло такого быть! С какого перепугу Дмитрий Донской велел бы строить Кремль, главную крепость княжества, под такими холмами, фактически – под горой? Вот тут бы, где я стою, и возвел, на страх всему татаро-монгольскому игу.
Да и Хрущев не только на кукурузу и совмещенные санузлы за рубежом польстился. Во всем мире помпезные телевышки ставят на холмах, если уж те случились в столице.
