Он курил в тишине, присутствие Алисы за стеной не волновало его, не волновали ее планы, ее судьба, их судьба. Ему было хорошо, он чувствовал себя усталым и спокойным, как очень старый человек, и одновременно ему хотелось вернуться назад в свои десять лет, оказаться рядом с матерью на лугу за домом. Вся его последующая жизнь была во всех отношениях лишь затянувшимся фарсом; услышав стук в дверь, он испытал чуть ли не досаду. Он встал, открыл дверь, увидел лицо Алисы, взгляд Алисы и заново изведал, как приятно быть зрелым мужчиной; в то же время он ощутил беспомощность и чувство протеста оттого, что, войдя в комнату, Алиса, как всякий раз, уничтожила тысячу Алис, созданных его памятью, его воображением, его желанием, и те тысяча Алис сделались таким образом недоступными. Все те гипсовые Алисы оказались бесцветными, безликими, скучными перед Алисой присутствующей, притягательной, прекрасной, непризрачной, непреложной и непредсказуемой. «Когда-нибудь она будет моей!» – в порыве нетерпения подумал он с несвойственной ему банальностью: он не признавал игриво-презрительного отношения к женщинам и ненавидел эту черту в других мужчинах. Но укорять себя ему было недосуг: он витал уже где-то далеко, мчался, сам не зная куда, но зато на всех парусах.
– У вас все в порядке, Шарль?
Голос Алисы звучал немного взволнованно, обеспокоенно. Он улыбнулся ей. Между тем он чувствовал, как судорога искажает нижнюю часть его лица, образуя болезненную складку, очень похожую на неприглядную гримасу, одинаковую у взрослых, младенцев и стариков, гримасу, предшествующую слезам.
Когда она вошла, он машинально поднялся, предложил ей стоявшее у камина кресло якобы в стиле регентства и тотчас снова опустился на кровать. Ноги его стояли на полу, руки лежали на коленях. У него был вид провинившегося или, по крайней мере, пристыженного школьника. От сознания того, что она провела день с пользой, Алиса преисполнилась снисходительности.
– Как ваши дела, Шарль? – улыбнулась она. – Удалось что-нибудь узнать об этом вашем инженере?
– Да, думаю, все уладится, – произнес он исключительно серьезно и доверительно, так что неуместность его тона сразу стала очевидна им обоим; они озадаченно переглянулись, причем Алиса готова была рассмеяться, а он – смешаться окончательно.
– Ну, тогда в чем же дело? – спросила она.
– Ни в чем, – отвечал он, машинально потягиваясь, словно был один, и, словно себе самому, добавил: – Ни в чем, кроме того, что я понял, до какой степени могу быть несчастен из-за вас. И что это не имеет никакого значения… то есть это меня не остановит.
– Как это не имеет значения? – прекокетливо рассмеялась Алиса. – Как это? Вы же созданы для счастья! Я не хочу, чтоб вы были несчастны.
– Докажите, – сказал Шарль без тени дерзости и даже нежно.
Он раскрыл дверь и отступил, пропуская ее вперед. Лампочка с таймером погасла прежде, чем они дошли до лифта. В полутьме Алиса обернулась к Шарлю и, удивившись, испугавшись даже, что он так близко, отшатнулась. На ее оборонительное движение он отреагировал только грустноватой улыбкой мужчины, связанного по рукам и ногам, – все это в конце концов начинало ее беспокоить. Она не хотела видеть Шарля проигрывающим и несчастным. Это ее пугало. Это причиняло ей боль и разочаровывало ее. Она почти сразу, возможно, даже чересчур скоро, привыкла держать оборону против Шарля, против его обольстительности, против влечения, которое он к ней испытывал. Обезоруженность противника приводила ее в замешательство. Да что ж это такое, она ведет себя как девчонка! Ей бы радоваться, что он наконец образумился! В эту минуту она поняла, что никогда не желала нейтралитета с его стороны, что нейтралитет был бы ей до крайности неприятен. Этот мелкий буржуа, жадный до жизни, естественный, подкупающе простодушный в своем мужском цинизме, оберегающий свой комфорт и свои ничтожные радости, этот мелкий буржуа воплощал для нее – на очень ограниченном поле, на котором она до сих пор никогда не играла, на поле физического наслаждения, – воплощал заманчивое приключение…
Темные коридоры и псевдороскошь гостиницы, швейцар с его непристойными шуточками, номера с чересчур широкими кроватями и скабрезными гравюрами XVIII века, приобретенными в универмаге «Бон Марше», открытый автомобиль и разноцветные кресла-качалки на террасе в Формуа – вся эта обстановка, пропитанная ложнопоэтическим, а на самом деле фривольным духом буржуазии, волновала ее. Волновала больше, нежели любая другая из тех, какие она знала до сих пор, более изысканных и более простых, изысканных той изысканностью, какую только большие деньги выкупают у роскоши, простых той простотой, какую только большие деньги уподобляют естеству. Изысканностью длинных дворцовых коридоров, удобных для встреч, невидимой и молчаливой прислуги, ковров, более мягких, чем постели, и еще пустынных лугов, закрытых лимузинов, в которых не видно пассажиров, девственных пляжей; если для того, чтобы заинтересовать публику, необходимо значительное состояние, то для того, чтобы освободиться от нее, требуется неизмеримо большее. Алиса принадлежала к иному кругу, нежели Шарль, и впервые подумала об этом только теперь, в самое, надо сказать, малоподходящее время: в разгар войны и нищеты. Подобные мысли никогда не приходили ей в голову по отношению к Жерому, но Жером чурался внешних отличий как своего круга, так и прочих. Если бы ее это волновало, она бы подумала, что с Жеромом может появиться где угодно, а с Шарлем вряд ли… И все же ей нравилась прыгающая на ветру прядь волос на голове Шарля, нравилось, что он гордится своим автомобилем и гостиницей, куда ее привез, и щеголяет своим чудовищным приталенным пиджаком. Не важно, хорошего или дурного вкуса были предметы, которые он любил, важно, что он любил их крепко… И вот теперь он готов был все разлюбить и страдать из-за нее. Это ошибка судьбы… если только не маневр хитроумного соблазнителя. Так или иначе, она не стала долго сопротивляться, когда он после тайного совещания со своим чудовищным сообщником – швейцаром заявил ей, что они будут ужинать под скрипки. Она даже согласилась подняться и отыскать на дне наспех собранного чемодана сильно декольтированное вечернее платье во вкусе Шарля и надеть его; Шарль между тем, обезумев от радости и позабыв любовные печали, затягивался в смокинг, сшитый по мерке лучшим портным Валанса.
Глава 9
Ресторан «Орленок» на улице Берри был, по словам швейцара и по циркулировавшим в Париже слухам, модным ночным заведением. Слаженный оркестр услаждал слух разнообразными мелодиями, а скрипач, выдававший себя за венгра, хотя всякий, невзирая на его упорные и необъяснимые протесты, легко угадывал в нем цыгана, пробирал до слез. Все тогдашние знаменитости, звезды кино, театра, литературы и прессы регулярно туда наведывались, будто для того, чтобы получить ausweis
[1]
на свою звездность. Немецкие офицеры из тех, что побогаче, приводили туда своих возлюбленных-француженок, а поелику музыка смягчает нравы, весь цвет Парижа премило проводил там вечера. Чтобы получить столик без предварительного заказа, потребовалась кругленькая сумма, но Шарль, расточительный от природы, был готов снять с себя последнюю рубашку, лишь бы потанцевать с Алисой, на две минуты заключить ее в свои объятия, ощутить ее тело, повести ее за собой в своем ритме, ну и в ритме оркестра тоже. Он давно об этом мечтал.
