Наступило молчание. Улыбаясь, откинув голову назад, Шарль смотрел на нее и всей своей наружностью выражал удовлетворение тем, что видит. Он выдержал паузу, а потом спросил:
– Вы не проголодались? Я принесу вам завтрак наверх.
– Нет, нет, – отвечала Алиса, отпрянув от окна. – Не беспокойтесь, я сейчас спущусь.
С этими словами она юркнула в кровать, застеснявшись прозрачности своей ночной рубашки.
– А где Жером? – глупейшим образом крикнула она в сторону окна.
Ответа не последовало. Укладываясь, она смеялась тихим неудержимым смехом. Завтрак Алисы Файат, остерегающейся авансов услужливого кожевенника! Ей было тридцать лет, и расстрел угрожал ей с большей вероятностью, чем насилие. Так отчего же она, словно перепуганная девчонка, бросилась прятаться под одеяло? Бред!
– Ну вот! – произнес Шарль Самбра, протискиваясь боком в дверь с огромным подносом в руках. – Еще одно чудо: я ничего не опрокинул! Я поставлю его вам на колени? Вы действительно пьете чай? Или Жером снова попытался навредить мне в ваших глазах?
Он поставил поднос на колени Алисе, сам присел у нее в ногах на краешек кровати, налил ей чаю, протянул сахар, начал было намазывать хлеб маслом, но неожиданно бросил и с наслаждением закурил.
Алиса упивалась давно позабытым вкусом хорошего чая, куска масла на тарелке, белого почти что хлеба. Она позабыла чуть ли не обо всем на свете. Теперь она видела в Шарле только щедрого дарителя всех этих несказанных благ; она ела, пила, не произнося ни слова, и взгляд ее, хотя и приветливый, был устремлен куда-то далеко.
А Шарля Самбра, сидевшего с сигаретой в уголке губ, совсем как в гангстерском фильме, распирали гордость и удовольствие.
– Вы курите, как бандит в кино, – сказала она неожиданно.
Он взглянул на нее обеспокоенно, с обиженным видом вынул сигарету изо рта.
– А вы – вы едите, как проказница Лили. У вас варенье на подбородке и, похоже, еще яичный желток.
– Не может быть! – вскричала Алиса в ужасе. Она приподнялась и принялась изо всех сил тереть лицо салфеткой, безо всякого, впрочем, результата, пока он не расхохотался, довольный собственной шуткой.
– Это неправда! – воскликнула она. – Вы вдобавок еще и лжец!
– Вдобавок к чему?
Она осеклась и замолчала, и Шарль продолжил сам:
– К тому, что я лентяй, эгоист, буржуа и фашист?
– Почему фашист? – удивилась она.
– Ага! Из этого следует, что вы не виделись с Жеромом со вчерашнего вечера, – отвечал он, удовлетворенно и даже как бы одобрительно покачивая головой, чем привел Алису в замешательство. – Я всю ночь до зари изображал фашиста и коллаборациониста. И все для того, чтобы помешать ему… словом, чтоб он вас не будил. Я думал, лучше вам поспать спокойно… – пробормотал он, – с дороги, и потом – перемена климата…
Алиса откинулась на подушку.
– Жером был, верно, вне себя, – сказала она невозмутимым тоном. – Он не переносит фашистов. И никак не может смириться с тем, что в Париже теперь повсюду натыкаешься на немецкую форму.
– Я бы тоже с ума сходил! – сочувственно поддакнул Шарль. – Уверяю вас, когда б не важные дела, я бы тоже непременно поиграл бы в партизана с мушкетом двоюродного дедушки.
Алиса глядела на него, чуть мигая от яркого света. «Очаровательна, – думал Шарль растроганно, – очаровательна – не то слово».
– Вот как, – сказала она и, как подметил Шарль, в десятый раз намазала маслом один и тот же кусок хлеба. Туда, сюда, с одной стороны, с другой. – Вот как… А что же за важные дела мешают вам поиграть с мушкетом?
– Я должен управлять семейной фабрикой, – ответил он сумрачно. – Эта фабрика кормит восемьдесят человек: рабочих, их жен и малолетних деток; кроме того, акционеров и моих родственников; в придачу еще меня самого. Но что об этом: женщины от подобных разговоров умирают от скуки.
– Потому что женщины не созданы для дел, им больше пристало говорить о детях и сидеть дома, так? – спросила Алиса и положила на поднос бутерброд, к которому так и не притронулась, положила очень аккуратно – будто сама боялась, что запустит его ему в физиономию, подумал Шарль.
– Вовсе нет! Нет! – отвечал он убежденно, с горячностью. – Женщины, напротив, созданы, чтобы выходить в свет, ходить по улицам, нравиться мужчинам, сводить их с ума, разбивать им сердца. Они созданы для того, чтобы плавать на судах, ездить на поездах, бывать повсюду и повсюду кружить мужчинам голову. Нет, им совсем не пристало сидеть дома… Вот уж чего я никогда не говорил!
– Вероятно, потому ваша жена и живет в Лионе без вас? – неожиданно для нее самой сорвалось у Алисы, в то же мгновение она почувствовала, что краснеет, и поднесла руку к лицу, словно хотела себя ударить. – Простите, – проговорила она, – я не хотела, я не подумала…
– Моей жене было со мной скучно, – спокойно ответил Шарль. – Она очень любит общество, а здесь, понятно…
И повел рукой в сторону окна и полей, где, разумеется, народу было немного. Он нащупал в кармане сигареты, достал одну, постучал ею о пачку, не поднимая глаз. И все-таки он успел заметить, как сильно побледнела Алиса, и испытать от этого удовольствие.
– Не знаю, что это на меня нашло, – проговорила она тихо. – Я сказала ерунду, грубость. Вы не сердитесь, Шарль?
И поскольку вместо ответа он уставился на простыню, он увидел, как тонкая рука с длинными пальцами и длинными овальными ногтями потянулась в его сторону, к его руке, так и лежавшей на пачке сигарет, и успел сравнить ту хрупкую кисть и свою могучую, ту белую и свою, покрытую загаром, прежде чем почувствовал, ощутил всем телом прикосновение мягкой и теплой кожи… и все это за секунду, за миг до того, как в комнату вошел Жером и узкая рука Алисы отдернулась так виновато, что Шарль испытал восторг, восторг и шок одновременно, – а через мгновение, через полсекунды он уже вскочил на ноги и демонстративно встал на почтительном расстоянии от Алисы, будто нарочно подчеркивая, подумалось Алисе, что у них от Жерома существует тайна, что, дескать, они провинились.
Где ему, бедняге, было знать, что Жером и не собирается ревновать и что сладкие любовные баталии бесконечно далеки от той борьбы, в какую погружен он. Оценить это могли только сам Жером и Алиса. Она искренне удивилась, заметив, как Жером залился краской, что служило у него верным признаком гнева или смущения.
– Мы говорили о бутербродах, – солгал Шарль безо всякой необходимости, намеренно солгал при ней, вовлекая и ее в эту ложь и делая ее в еще большей степени – если бы такое было возможно – своей сообщницей.
Хоть он и напрасно старается, думала Алиса, для провинциального соблазнителя он весьма утончен. И угрызения совести, которые она испытала секундой раньше от своего вульгарного выпада относительно его семейной жизни, растроганность его скромной и простодушной реакцией тотчас уступили место ощущению иного рода, пронзительному и настороженному, которое, впрочем, тоже мгновенно рассеялось, поскольку мужчины уже весело дурачились, изо всей силы хлопали друг друга по спине – точь-в-точь ровно мужики из довоенных фильмов о деревенской жизни.
