Конечно, вы понимаете, что судьба гипотетических российских Любовных любовников в советском кино шестидесятых-восьмидесятых годов была тернистой. Приходилось действовать в основном намеками. С одной стороны, это возбуждает, как узенькая пяточка Донны Анны, что распалила воображение Дон Гуана. С другой стороны – «и кто его знает, на что намекает»? Например, у Николая Караченцова в молодые годы, особенно в театральных работах, чувствовались все задатки Любовного любовника с оттенком Рыцаря. Впоследствии в его творчестве соединились виртуозная комическая игра с вариациями рыцарского благородства. Две его недавние работы – в «Петербургских тайнах» и в «Удачи вам, господа!» – два занятных характера, представляющих Рыцаря в комически сниженном виде. Прекрасные работы; однако для выбранной нами темы Караченцов сделался не нужен. Олег Янковский годился на что угодно. В фильме «Полеты во сне и наяву» убедительно показано, во что превращает советская действительность Любовных любовников, Князей, Падших ангелов – в ничто. Красавца-мужчину, способного свести с ума всю нацию, всю картину шпыняли и поносили, как последнюю собаку. Общественность не желала признавать за ним никакого «естественного права» и слушать вздор про боль в опаленных крыльях. Все-таки образ Янковского в целом, не расчлененный на отдельные роли, остался смутно-волнующим. Да, он бы мог! Гардемарин Дмитрий Харатьян, сыгравший в фильме «Мордашка», где его тоже долго развенчивали и ругали за хорошенькую мордашку и очень умеренный аморализм, действителен для узкой возрастной категории, для которой Бог-зверь не актуален. Два исключительных Любовных любовника – Василий Лановой и Олег Стриженов – не сделали и десятой доли возможного… О, русские женщины! Как вас обокрали! Но вот в последнее время появилось несколько новых симпатичных молодых актеров, исполнивших роли героев-любовников в разных картинах и потому небезынтересных для нашей темы. Учтем, что сыграть, даже блистательно сыграть, в любовной истории – не значит сделаться «воображаемым любовником» нации. Тем более сейчас, когда наше кино так позорно далеко от народа. Обсуждению подлежат лишь определенные возможности артистов. Кстати сказать, в участи «воображаемого любовника» не много завидного, это – рок, так что, если мы сейчас кого и «забракуем», не беда: быть просто хорошим актером гораздо полезнее как для личного духовного здоровья, так и для развития отечественной культуры. И народу можно ведь пригодиться не только в образе «любовника», есть и другие популярные амплуа.
В Евгении Миронове («Любовь» Валерия Тодоровского, «Анкор, еще анкор» Петра Тодоровского, «Лимита» Дениса Евстигнеева) есть все признаки сильной актерской личности, подвижной, пластичной, наблюдательной. Изображая заурядных молодых людей, он разукрашивает немудреную основу их простодушных характеров всяческими узорами собственной богатой натуры. Но то, что жена бравого полковника из «Анкора» изменила мужу (а Валентин Гафт в этой роли, несмотря на густой советский колорит, почти убедительно соединил черты Князя и Рыцаря) с героем Миронова, объяснимо одною лишь молодостью его. В образе Миронова соблазн не подстерегает «коллективное женское бессознательное».
Сказочный любовник маленькой Веры, Андрей Соколов, обладал задатками «священного животного» – белокурый, голубоглазый, надменный. Но далее механического использования его фактуры дело не пошло. А ведь Любовный любовник не может существовать в «голом виде», как кусок мяса, он всегда мимикрирует, подкрашивается, принаряжается во что-то, имитирует некие атрибуты божественности. В новом фильме Виктора Сергеева «Любовь, предвестие печали…» Соколов играет мужа, от которого ушла жена и который очень по этому ничтожному поводу страдает. Это пример режиссерской неточности по отношению к природе актера. Вы бы еще видели, к кому ушла эта жена!
Но чем же плох, спросите вы меня, Евгений Сидихин («Прорва» Ивана Дыховичного, «Дети чугунных богов» Томаша Тоота, «Русский транзит» Виктора Титова)? Ничем не плох Евгений Сидихин! Такого могучего, эпического богатыря русский кинематограф не видел со времен Бориса Андреева. Он напоминает героя даже не киевского цикла былин с Ильей Муромцем, Алешей Поповичем и т. д., а новгородского, где одинокий чудной Вольга вовсю бузит, не зная, куда деть богатырскую силушку. Классическое телосложение и совершенно прозрачные, лишенные рефлексии глаза Евгения Сидихина могли бы сойти за атрибуты божественности, а «народный» сериал «Русский транзит» – закрепить за ним его достижения в эзотерическом кинематографе.
Но наш тоталитарный Геракл как бы изъят из своего эпического времени и погружен с помощью кинематографа во времена так или иначе стилизованные, выдуманные. Он настоящий, а все кругом – стилизация; соответственно он производит впечатление коллажное: богатырь будто осторожно вырезан из своего пространства и пересажен в другое, где ему не очень ловко. Скованность поведения Сидихина в предлагаемых обстоятельствах тех картин, где он играет, видна невооруженным глазом, а мотив «священного (богатырского) служения» чаще всего снят, приглушен или не сделан ведущим (в «Детях чугунных богов» герой Сидихина буйствует от избытка силы, а не от сознания долга). Но именно этот мотив мог бы сделать Сидихина божественно привлекательным. Герой же скверного «Русского транзита» вообще сражается за самого себя, за свою шкуру – а для богатыря это нравственная смерть или, во всяком случае, комическое падение. Вот, казалось бы, детали есть – а целое не выстраивается, что-то не срабатывает…
Смуглый, кареглазый корсар – Владимир Машков – с игривой легкостью согласился на предложенную ему ТВ роль «секс-символа». Ему кажется, что это всего лишь веселая забава, игра коммуникаций, поскольку он еще не вкусил народной любви в полной мере. «Подмосковные вечера» и «Лимита» – всего лишь пролог к участи «воображаемого любовника» нации, если таковая вообще суждена Машкову. В рассказе Лескова про Катерину Измайлову ее любовник Сережа – чистый Бог-зверь, внушающий ужас и вызывающий к жизни звериную сущность героини. В «Подмосковных вечерах», играющих с мотивами Лескова, любовная история стилизована, стилизовано и зверское в героях, так что предаются они любви не под майским яблоневым цветом, в душистом саду, а каким-то нечеловеческим способом на подоконнике, создавая сложную композицию тел, видимо интересную, с точки зрения оператора, но совершенно не вызывающую никакого желания ее повторить, даже с героем Машкова.
В «Лимите» Машков оброс интересным мотивом «священного служения» богу наживы (рыцарь наоборот – т. е. пират по нашей схеме). Что, по-моему, задевает истину нашего времени, для которого «секс-символом» являются деньги, а наиболее трепетные эротические взаимоотношения суть взаимоотношения рубля и доллара (женственный русский рубль отдается мужественному американскому доллару то охотно, то с какими-то истерическими передрягами). Вот этот эрос денег действительно явлен в Машкове убедительно. Его герой засовывает в карманы брюк, не пересчитывая, пачки долларов, что укрепляет его мужские достоинства и пиратскую отвагу. Мило, но как-то слишком временно-современно, а «воображаемый любовник»-то все-таки вещь, подлежащая вечности.
Самый эротический фильм нашего времени, в котором сталкиваются целых два «воображаемых любовника» нации, – это «Утомленные солнцем», если рассмотреть не сюжет и фабулу, а сверхсюжет и даже сверхфабулу этой уникальной картины.
