Фандорин бесшумно спрыгнул вниз, с облегчением
потянулся, расправляя затекшие члены, и двинулся следом за вандиным знакомцем.
Дело приобретало совсем иную окраску.
Глава пятая,
в которой Москва предстает
в виде джунглей
— …А п-предложения мои сводятся к
следующему, — подытожил Фандорин свой рапорт. — Немедленно установить
негласное наблюдение за германским подданным Гансом-Георгом Кнабе и выяснить, с
кем он связан.
— Евгений Осипович, не лучше ли будет
арестовать мерзавца? — насупил крашеные брови генерал-губернатор.
— Арестовать его без улик никак
невозможно, — ответил обер-полицеймейстер. — Да и бессмысленно,
калач-то тертый. Я бы, ваше сиятельство, лучше взял эту Ванду и как следует
тряхнул. Глядишь, и улики бы нашлись.
Четвертый участник секретного совещания, Петр
Парменович Хуртинский, промолчал.
Заседали уже давно, с самого утра. Эраст
Петрович доложил о событиях вчерашнего вечера и о том, как проследил за
таинственным посетителем, который оказался немецким коммерсантом Гансом-Георгом
Кнабе, проживающим в Каретном и представляющим в Москве берлинскую банковскую
контору «Кербель унд Шмидт». Когда коллежский асессор пересказал зловещий
разговор между Кнабе и Вандой, рапорт пришлось временно прервать, потому что
князь Долгорукой пришел в сильнейшее волнение и, потрясая кулаками, закричал:
— Ах негодяи, ах мерзавцы! Неужто
погубили витязя земли русской? Неслыханное злодеяние! Мировой скандал! Ну,
германцы за это заплатят!
— Полноте, ваше сиятельство, —
успокаивающе прошелестел начальник секретного отделения. — Слишком
сомнительная гипотеза. Отравить Белого Генерала? Бред! Не верю, что немцы могли
пойти на такой риск. Это же цивилизованная нация, а не какая-нибудь Персия!
— Цивилизованная? — недобро
оскалился генерал Караченцев. — Мне вот тут Российское телеграфное
агентство прислало статейки из сегодняшних газет, британской и немецкой. Как
известно, Михаил Дмитриевич обе эти страны не жаловал, и секрета из своих
воззрений не делал. Однако сравните тон. Вы позволите, ваше высокопревосходительство? —
Обер-полицеймейстер нацепил пенсне и достал из папки листок. — Английская
«Стандарт» пишет: «Соотечественникам Соболева трудно будет его заменить. Одного
его появления на белом коне впереди боевой линии бывало достаточно, чтобы возбудить
в солдатах энтузиазм, которого едва достигали ветераны Наполеона I. Кончина
такого человека в настоящем критическом периоде есть невознаградимая потеря для
России. Он был врагом Англии, но в этой стране следили за его подвигами едва ли
с меньшим интересом, чем в его отечестве».
— Что ж, откровенно и благородно, —
одобрил князь.
— Именно. А теперь зачту из субботней
«Бёрзен курьер». — Караченцев взял другой листок. — M-м… Ну вот хоть
бы отсюда: «Русский медведь более не опасен. Пусть панслависты плачут у гроба
Соболева. Что касается нас, немцев, то мы честно в том сознаемся, что довольны
смертью рьяного врага. Никакого чувства сожаления мы не испытываем. Умер
единственный в России человек, который, действительно, был способен применить
слово к делу…» И далее в том же духе. Какова цивилизованность, а?
Губернатор возмутился:
— Бесстыдство! Конечно, антигерманские
настроения покойного известны. Все мы помним, что его парижская речь по
славянскому вопросу произвела настоящий фурор и чуть не рассорила государя с
кайзером. «Путь на Константинополь лежит через Берлин и Вену!» Сказано сильно,
без дипломатий. Однако пойти на убийство! Неслыханно! Я немедленно сообщу его
величеству! Мы колбасникам и без Соболева такую микстуру пропишем, что…
— Ваше сиятельство, — мягко
остановил раскипятившегося губернатора Евгений Осипович. — Не дослушать ли
сначала господина Фандорина?
Далее Эраста Петровича слушали не перебивая,
однако его результирующее предложение — ограничиться установлением слежки за
Кнабе — присутствующих явно разочаровало, о чем свидетельствовали их
вышеприведенные реплики. Обер-полицеймейстеру Фандорин сказал:
— Арест Ванды означал бы скандал. Этим мы
опорочим п-память покойного и вряд ли чего-нибудь добьемся. Только спугнем
герра Кнабе. Да и потом, из подслушанного разговора у меня сложилось
впечатление, что мадемуазель Ванда Соболева не убивала. Ведь никакого яда
вскрытие п-профессора Веллинга не обнаружило.
— Вот именно, — значительно произнес
Петр Парменович, обращаясь исключительно к князю. — Тривиальнейший паралич
сердца, ваше сиятельство. Прискорбно, но случается. Даже и в столь цветущем
возрасте, как у покойника. Я думаю, уж не ослышался ли господин коллежский
асессор. Или, чего доброго, не прифантазировал ли? Вот ведь и сам признался,
что с немецким не в ладах?
Эраст Петрович посмотрел на говорившего с
особенным вниманием и ничего на это не ответил. Зато вскинулся рыжий жандарм:
— Какие там фантазии! Соболев был
крепчайшего здоровья! На медведя с рогатиной ходил, в проруби купался! Что же
получается, огонь под Плевной и туркестанскую пустыню прошел, а любовных игр не
вынес? Чушь! Вы бы, господин Хуртинский, лучше городские сплетни собирали, а в
шпионажные дела не лезли.
Столь открытая конфронтация Фандорина удивила,
однако губернатор, кажется, к подобным сценам давно привык. Он примирительно
поднял руки:
— Господа, господа, не ссорьтесь. И так
голова кругом. Столько дел с этой кончиной. Телеграммы, соболезнования,
депутации, весь Театральный венками позаставили — ни пройти, ни проехать.
Высокие особы на похороны едут, их и встретить, и разместить. Вечером военный
министр и начальник Генерального штаба прибудут. Завтра утром, прямо к
похоронам — великий князь Кирилл Александрович. А нынче мне к герцогу
Лихтенбургскому надо. Они с супругой в Москве по случайности оказались.
Супруга, графиня Мирабо, — родная сестра покойного. Надобно ехать с
соболезнованием, я уж послал предупредить. Вы, голубчик Эраст Петрович, езжайте
со мной, обскажете мне в карете все еще раз. Вместе и помозгуем, как быть. А
вы, Евгений Осипович, уж возьмите на себя труд — последите пока за обоими: и за
немцем этим, и за девицей. Хорошо бы отчетец, про который Кнабе говорил,
перехватить. Вы вот что. Дайте ему рапорт написать для своего шпионского
начальства, а там и берите с поличным. А как насчет слежки распорядитесь —
снова, сюда, ко мне извольте. Вот вернемся мы с Эрастом Петровичем, и решим
окончательно. Тут бы дров не наломать. Дело-то войной пахнет.
Генерал, щелкнув каблуками, вышел, и тут же к
губернаторскому столу подскочил Хуртинский.
— Ваше сиятельство, неотложные
бумаги, — сказал он, сгибаясь к самому уху князя.
— Так уж и неотложные? — проворчал
тот. — Слышал ведь, Петруша, спешу я, герцог ждет.
