— Ах да, господин, я совсем забыл, —
проговорил Маса, не прекращая двигаться. — Мне нет прощения. К вам час
назад приходила женщина. Вся в черном.
Эраст Петрович опустил руки.
— Какая женщина?
И тут же получил удар ногой в грудь. Отлетел к
стене, а Маса торжествующе воскликнул:
— Попадание раз! Немолодая и некрасивая.
Одежда у нее была совсем черная. Я не понял, чего она хочет, и она ушла.
Фандорин стоял, потирая ушибленную грудь.
— Тебе пора бы научиться по-русски. Пока
меня не будет, возьми словарь, который я тебе подарил, и выучи восемьдесят
слов.
— Хватит и сорока! — возмутился
Маса. — Вы мне просто мстите! И потом два слова я сегодня уже выучил: мираська,
что означает «уважаемый господин» и китайтик — это по-русски «японец».
— Догадываюсь, кто тебя учил. Только не
вздумай называть «милашкой» меня. Восемьдесят слов, я сказал, восемьдесят. В
следующий раз будешь драться честнее.
Эраст Петрович сел перед зеркалом и занялся
гримом.
Перебрав несколько париков, выбрал
темно-русый, скобкой, с ровным пробором посередине. Опустил свои подкрученные
черные усики, поверх приклеил пышные, посветлее, к подбородку прицепил густую
бороду веником. Покрасил в соответствующий цвет брови. Подвигал ими туда сюда,
надул губы, пригасил блеск в глазах, помял румяные щеки, развалился на стуле и
вдруг, словно по мановению волшебной палочки, превратился в хамоватого
охотнорядского купчика.
* * *
В восьмом часу вечера к немецкому ресторану
«Alpenrose»
[5]
что на Софийке, подкатил лихач: пролетка лаковая,
на стальных рессорах, у пары вороных гривы переплетены алыми лентами, спицы на
колесах выкрашены охрой. Лихач оглушительно тпрукнул, да еще залихватски
щелкнул кнутом.
— Просыпайся, ваше здоровье, доставили в
лучшем виде!
Сзади, откинувшись на бархатном сиденье,
похрапывал ездок — молодой купчина в длиннополом синем сюртуке, малиновом
жилете и сапогах бутылками. На голове гуляки залихватски скособочился сияющий цилиндр.
Купец приоткрыл осоловелые глаза, икнул:
— К-куда?
— Куда заказывали, ваше степенство. Она
самая «Роза» и есть.
Возле известного на всю Москву ресторана в ряд
выстроились извозчики. Возницы смотрели на шумного лихача недовольно —
раскричался, кнутом расстрелялся, только чужих лошадей напугал. Один извозчик,
молодой парень с бритым, нервным лицом, в глянцевом кожане, подошел к баламуту
и сердито напустился на него:
— Ты чё размахался? Не на цыганской
ярманке! Приехал и стой себе как все! — А вполголоса прибавил: — Езжай,
Синельников. Привез — и езжай, не светись. У меня тут коляска. Передай Евгению
Осиповичу, всё по плану.
Купчик спрыгнул на тротуар, пошатнулся, махнул
кучеру:
— Вали! Ночевать тут буду.
Лихач щелкнул кнутом и, по-разбойничьи
присвистнув, покатил прочь, а загулявший охотнорядец сделал несколько неверных
шагов и покачнулся. Бритый тут как тут — подхватил под локоток.
— Давай помогу, ваше степенство. Неровен
час оступишься…
Заботливо взял под локоть, зашептал
скороговоркой:
— Агент Клюев, ваше высокоблагородие. Вон
моя коляска, с рыжей лошадкой. Буду на козлах дожидаться. У черного хода агент
Незнамов. Точильщика изображает, в клеенчатом фартуке. Объект десять минут как
прибыл. Прицепил рыжую бороду. Какой-то дерганый весь. И при оружии — подмышка
оттопырена. А вот это его превосходительство велели передать.
Уже у самых дверей «извозчик» ловко сунул в
карман купчине свернутый в осьмушку листок и, сняв картуз, низко поклонился, но
на чай не получил и лишь досадливо крякнул, когда перед ним захлопнули дверь.
Под насмешки возниц («Что, ухарь, сорвал двугривенный?») поплелся назад к
пролетке и понуро влез на козлы.
Ресторан «Альпийская роза» вообще-то считался
заведением чинным, европейским. Во всяком случае, в дневное время. В завтрак и
обед сюда приходили московские немцы, как торговые, так и служилые. Кушали
свиную ногу с кислой капустой, пили настоящее баварское пиво, читали
берлинские, венские и рижские газеты. Но к вечеру скучные пивохлебы
отправлялись по домам — подвести баланс по учетным книгам, поужинать да
засветло на перину, а в «Розу» начинала стекаться публика повеселей и пощедрей.
Преобладали все-таки иностранцы, из тех, кто легче нравом и при этом
предпочитает веселиться не на русский, а на европейский лад, без пьяного крика
и расхристанности. Русские если и заглядывали, то больше из любопытства, а с
некоторых пор еще и для того, чтобы послушать, как поет мадемуазель Ванда.
Охотнорядец остановился в беломраморном фойе,
икнув, осмотрел колонны и ковровую лестницу, швырнул лакею свой ослепительный
цилиндр и поманил метрдотеля.
Первым делом сунул ему беленькую. Потом, обдав
коньячным запахом, потребовал:
— Ты мне, немец-перец-колбаса, стол
обеспечь, и чтоб не какой у вас так на так пустой простаивает, а какой мне
пондравится.
— Народу много-с… — развел руками
метрдотель, который был хоть и немец, но по-русски говорил на истинно
московский лад.
— Обеспечь, — погрозил ему пальцем
купец. — Не то забедокурю! И это, где тут нужник у вас?
Метрдотель пальцем подозвал лакея, и
скандального гостя со всем почтением проводили в туалетную комнату, отделанную
по последнему слову европейской техники: с фарфоровыми стульчаками, водосливом
и обзеркаленными умывальниками. Но Тит Титыч немецкими новшествами не
заинтересовался, а, велев лакею дожидаться снаружи, вынул из кармана свернутый
листок и, сосредоточенно нахмурившись, стал читать.
Это была расшифровка телефонного переговора.
2 часа 17 минут пополудни. Абонент 1 —
мужского пола, абонент 2 — женского пола.
А1: Барышня, мне нумер 762… «Англия»? Здесь
Георг Кнабе. Прошу позвать госпожу Ванду.
Голос (пол не определен): Сию минуту-с.
А2: Ванда у аппарата. Кто это?
А1: (Помета на полях: «С сего места всё
по-немецки»). Я. Срочное дело. Очень важно. Скажите мне одно, делали ли вы с
ним что-нибудь? Вы понимаете, о чем я. Делали или нет? Говорите правду,
заклинаю!
А2: (после продолжительной паузы): То, что вы
имеете в виду, я не сделала. Все произошло само. Но что с вами? У вас такой
голос.
А1: Нет, правда не делали? О, благодарение
Господу! Вы не представляете, в каком я положении. Это кошмарный сон.
