— Так точно, у себя-с, — поклонился
служитель. — Только вчера въехали. Со свитой. Все угольное помещение
заняли, вон за той дверью коридор весь ихний-с. Но пока почивают, и тревожить
не велено-с.
— Мишель? В полдевятого утра? —
изумился Фандорин. — Это на него непохоже. Впрочем, люди меняются.
Извольте передать г-генералу, что я в нумере двадцатом — он непременно захочет
меня видеть.
И молодой человек повернулся идти, но тут
произошла еще одна случайность, которой суждено было стать вторым звеном в
хитроумной вязи судьбы. Дверь, ведущая в занятый высоким гостем коридор,
внезапно приоткрылась, и оттуда выглянул чернобровый и чубатый казачий офицер с
орлиным носом и впалыми, синеватыми от небритости щеками.
— Человек! — зычно крикнул он,
нетерпеливо тряхнув листком бумаги. — Пошли на телеграф депешу отправить.
Живо!
— Гукмасов, вы? — Эраст Петрович
распростер объятья. — Сколько лет, сколько зим! Что, все Патроклом при
нашем Ахиллесе? И уже есаул. П-поздравляю!
Однако этот дружественный возглас не произвел
на офицера никакого впечатления, а если и произвел, то неблагоприятное. Есаул
обжег молодого щеголя недобрым взглядом черных цыганских глаз и ни слова больше
не говоря захлопнул дверь. Фандорин так и застыл в нелепой позе с раскинутыми в
стороны руками — будто хотел пуститься в пляс да передумал.
— В самом деле, — смущенно
пробормотал он. — Как все п-переменилось — и город, и люди.
— Не прикажете ли завтрак в нумер? —
спросил портье, делая вид, что не заметил асессорова конфуза.
— Нет, не нужно, — ответил
тот. — Пусть лучше принесут из погреба ведро льду. А, пожалуй, что и
д-два.
В номере, просторном и богато обставленном,
постоялец повел себя весьма необычно. Он разделся догола, перевернулся вниз
головой и, почти не касаясь стены ногами, десять раз отжался от пола на руках.
Слугу-японца поведение господина ничуть не удивило. Приняв от коридорного два
ведра, наполненные колотым льдом, азиат высыпал аккуратные серые кубы в ванну,
налил туда холодной воды из медного крана и стал ждать, пока коллежский асессор
закончит свою диковинную гимнастику.
Минуту спустя раскрасневшийся от экзерциций
Фандорин вошел в ванную комнату и решительно опустился в устрашающую ледяную
купель.
— Маса, достань вицмундир. Ордена. В
бархатных коробочках. Поеду представляться князю.
Говорил он коротко, сквозь стиснутые зубы.
Очевидно, купание требовало изрядных волевых усилий.
— К самому императорскому наместнику,
вашему новому господину? — почтительно спросил Маса. — Тогда я
достану и меч. Без меча никак невозможно. Одно дело — русский посол в Токио,
которому вы служили раньше, с ним можно было не церемониться. И совсем другое —
губернатор такого большого каменного города. Даже и не спорьте.
Он отлучился и вскоре вернулся с парадной
чиновничьей шпагой, благоговейно неся ее на вытянутых руках.
Очевидно поняв, что спорить бесполезно, Эраст
Петрович только вздохнул.
— Так как насчет куртизанки,
господин? — спросил Маса, обеспокоено глядя на голубое от холода лицо
хозяина. — Здоровье прежде всего.
— Пошел к черту. — Фандорин, клацая
зубами, поднялся. — П-полотенце и одеваться.
* * *
— Входите, голубчик, входите. А мы вас
тут поджидаем. Так сказать, тайный синедрион в полном составе, хе-хе.
Такими словами приветствовал принаряженного
коллежского асессора всемогущий хозяин матушки-Москвы князь Владимир Андреевич
Долгорукой.
— Да что ж вы стали на пороге? Пожалуйте
вот сюда, в кресло. И зря в мундир вырядились, да еще при шпаге. Ко мне можно
попросту, в сюртуке.
За шесть лет, которые Эраст Петрович провел в
заграничных странствиях, старый генерал-губернатор сильно сдал. Каштановые
кудри (явно искусственного происхождения) никак не желали прийти к соглашению с
изборожденным глубокими морщинами лицом, в вислых усах и пышных бакенбардах
подозрительно отсутствовали седые волоски, а чересчур молодецкая осанка
наводила на мысль о корсете. Полтора десятка лет правил князь первопрестольной,
правил мягко, но хватко, за что недруги называли его Юрием Долгоруким и Володей
Большое Гнездо, а доброжелатели Владимиром Красно Солнышко.
— Вот и наш заморский гость, —
сказал губернатор, — обращаясь к двум важным господам, военному и
статскому, сидевшим в креслах подле необъятного письменного стола. — Мой
новый чиновник особых поручений коллежский асессор Фандорин. Назначен ко мне из
Петербурга, а прежде служил в нашем посольстве на самом краю света, в Японской
империи. Знакомьтесь, голубчик, — обернулся князь к Фандорину. —
Московский обер-полицеймейстер Караченцев Евгений Осипович. Опора законности и
порядка. — Он жестом показал на рыжего свитского генерала со спокойным,
цепким взглядом карих, чуть навыкате глаз. — А это мой Петруша, для вас
Петр Парменович Хуртинский, надворный советник и правитель секретного отделения
генерал-губернаторской канцелярии. Что на Москве ни случись, Петруша сразу
узнаёт и мне доносит.
Пухлый господин лет сорока, с ювелирно
уложенным зачесом на продолговатой голове, с подпертыми крахмальным воротничком
сытыми щечками и сонно полуприкрытыми веками чинно кивнул.
— Я, голубчик, неслучайно вас именно в
пятницу пожаловать попросил, — задушевно произнес губернатор. — Как
раз по пятницам в одиннадцатом часу у меня заведено разные секретно-деликатные
дела обсуждать. Сейчас вот намечено тонкого вопроса коснуться — где достать
денег на завершение росписи Храма. Святое дело, крест мой многолетний. —
Он набожно перекрестился. — Интриги там промеж художников, да и воровства
хватает. Будем думать, как с московских толстосумов на богоугодное дело миллион
вытрясти. Что ж, господа секретчики, было вас двое, теперь будет трое. Как
говорится, совет да любовь. Вы ведь, господин Фандорин, ко мне как раз для
тайных дел назначены, не правда ли? Рекомендации у вас отличные, не по годам.
Чувствуется, что человек вы бывалый.
Он испытующе глянул новенькому в глаза, но тот
выдержал взгляд и даже, кажется, без особого трепета.
— Я ведь вас помню, — вновь
превратился в доброго дедушку Долгорукой. — Был на вашем венчании, как же.
Все, все помню… Возмужали, сильно переменились. Ну да и мы не молодеем.
Присаживайтесь, голубчик, присаживайтесь, я церемоний не люблю…
