В комнату, чеканя шаг и звеня шпорами, вошел
давешний лихой офицер, что не пожелал в гостинице броситься в объятья Эрасту
Петровичу. Теперь он был чисто выбрит, в парадном лейб-казацком мундире и при
целом иконостасе крестов и медалей.
— Ваше высокопревосходительство, старший
ординарец генерал-адъютанта Михал Дмитрича Соболева есаул Гукмасов! —
представился офицер. — Горестная весть… — Он сделал над собой усилие,
дернул разбойничьим черным усом и продолжил. — Господин командующий 4-ым
корпусом прибыл вчера из Минска проездом в свое рязанское имение и остановился
в гостинице «Дюссо». Сегодня утром Михал Дмитрич долго не выходил из номера. Мы
забеспокоились, стали стучать — не отвечает. Тогда осмелились войти, а
он… — Есаул сделал еще одно титаническое усилие и добился-таки, договорил,
так и не дрогнув голосом. — А господин генерал в кресле сидит. Мертвый…
Вызвали врача. Говорит, ничего нельзя сделать. Уж и тело остыло.
— Ай-ай-ай, — подпер щеку
губернатор. — Как же это? Ведь Михаил Дмитриевич молод. Поди, и сорока
нет?
— Тридцать восемь ему было, тридцать
девятый, — тем же напряженным, вот-вот сорвется, голосом доложил Гукмасов
и быстро заморгал.
— А что за причина смерти? — спросил
Караченцев, нахмурившись. — Разве генерал болел?
— Никак нет. Был здоров, бодр и весел.
Врач предполагает удар либо паралич сердца.
— Ладно, ты иди, иди, — отпустил
ординарца потрясенный известием князь. — Все, что нужно, сделаю и государя
извещу. Иди. — А когда за есаулом закрылась дверь, сокрушенно
вздохнул. — Ох, господа, теперь начнется. Шутка ли — такой человек,
любимец всей России. Да что России — вся Европа Белого Генерала знает… А я к
нему сегодня с визитом собирался… Петруша, ты отошли депешу государю
императору, ну, сам там сообразишь. Нет, наперед покажи мне. А после
распорядись насчет траура, панихиды и… Ну, сам знаешь. Вы, Евгений Осипович,
порядок мне обеспечьте. Как слух пройдет, вся Москва к Дюссо хлынет. Так
смотрите, чтоб никого не передавили, расчувствовавшись. Я москвичей-то знаю. И
чтоб чинно все было, прилично.
Обер-полицеймейстер кивнул и взял с кресла
папку для доклада.
— Разрешите идти, ваше сиятельство?
— Ступайте. Охо-хо, шуму-то, шуму-то
будет. — Князь вдруг встрепенулся. — А что, господа, ведь, пожалуй, и
государь прибудет? Непременно прибудет! Ведь не кто-нибудь, сам герой Плевны и
Туркестана Богу душу отдал. Рыцарь без страха и упрека, недаром Ахиллесом
прозван. Дворец кремлевский надо подготовить. Это уж я сам…
Хуртинский и Караченцев подались к двери,
готовые к исполнению полученных поручений, а коллежский асессор как ни в чем не
бывало сидел в кресле и смотрел на князя с некоторым недоумением.
— Ах да, голубчик Эраст Петрович, —
вспомнил про новенького Долгорукой. — Не до вас теперь, сами видите. Вы уж
пока обвыкайтесь. Ну, и будьте близко. Может, поручу что-нибудь. Дела всем
хватит. Ох, беда, беда…
— А что же, ваше сиятельство,
расследования не б-будет? — внезапно спросил Фандорин. — Такое
значительное лицо. И смерть странная. Надо бы разобраться.
— Какое еще расследование, —
досадливо поморщился князь. — Говорят же вам, государь прибудет.
— Я однако же имею основания
предполагать, что здесь дело нечисто, — с поразительным спокойствием
заявил коллежский асессор.
Его слова произвели впечатление разорвавшейся
гранаты.
— Что за нелепая фантазия! —
вскричал Караченцев, разом утратив к молодому человеку всякую симпатию.
— Основания? — презрительно бросил
Хуртинский. — Какие у вас могут быть основания? Откуда вы вообще можете
что-либо знать?
Эраст Петрович на надворного советника даже не
взглянул, а обратился прямо к губернатору:
— Изволите ли видеть, ваше сиятельство,
по случайности я остановился как раз у Дюссо. Это раз. Михаила Дмитриевича я
знаю с д-давних пор. Он всегда встает с рассветом, и вообразить, что генерал
стал бы почивать до столь позднего часа, совершенно невозможно. Свита
забеспокоилась бы уже в шесть утра. Это два. Я же видел есаула Гукмасова,
которого тоже отлично знаю, в п-половине девятого. И он был небрит. Это три.
Здесь Фандорин сделал многозначительную паузу,
словно последнее сообщение имело какую-то особенную важность.
— Небрит? И что с того? — недоуменно
спросил обер-полицеймейстер.
— А то, ваше превосходительство, что
никогда и ни при каких обстоятельствах Гукмасов не может быть небритым в
половине девятого утра. Я прошел с этим человеком б-балканскую кампанию. Он
аккуратен до педантизма и никогда не выходил из своей палатки не побрившись,
даже если воды не было и приходилось растапливать снег. Полагаю, что Гукмасов с
самого раннего утра знал, что его начальник мертв. Если знал, то почему так
долго молчал? Это четыре. Надобно разобраться. Тем более, если приедет
г-государь.
Последнее замечание, кажется-, подействовало
на губернатора сильнее всего.
— Что ж, Эраст Петрович прав, —
сказал князь поднимаясь. — Тут дело государственное. Назначаю негласное
расследование обстоятельств кончины генерал-адъютанта Соболева. И без вскрытия,
видно, не обойтись. Но только смотрите, Евгений Осипович, аккуратненько, без
огласки. И так слухов будет… Петруша, слухи будешь собирать и докладывать мне
лично. Расследование, разумеется, проведет Евгений Осипович. Да, не забудьте
насчет бальзамирования распорядиться. С героем многие проститься захотят, а
лето жаркое. Неровен час протухнет. Что же до вас, Эраст Петрович, то коли уж
судьба поместила вас в «Дюссо» и коли вы так хорошо знали покойного, попробуйте
разобраться в этом деле со своей стороны, действуя, так сказать, партикулярным
образом. Благо вас в Москве пока не знают. Вы ведь чиновник особых поручений —
так вот вам особое, уж особее не бывает.
