— Генерал Соболев участвовал в каком-то
тайном деле, суть которого нам пока неясна. Д-доказательства? Скрытно от всех
собрал огромную сумму. Это раз. В гостиничном сейфе хранились секретные бумаги,
утаенные от властей свитой генерала. Это два. Сам факт негласного наблюдения за
Соболевым — а я думаю, что Евгений Осипович прав и наблюдение было, — это
три. — Эраст Петрович мысленно добавил: «Свидетельство девицы Головиной —
это четыре», однако приплетать к расследованию минскую учительницу не
стал. — Делать выводы пока не готов, однако на п-предположения отважусь.
Соболев был убит. Каким-то хитрым способом, имитирующим естественную смерть.
Хуртинский — жертва жадности, потерял голову от безнаказанности. Тут я
опять-таки согласен с Евгением Осиповичем. А истинный преступник, главная
закулисная пружина — тот, кого мы знаем как «капитана Певцова». Этого человека
смертельно испугался Хуртинский, хитрец и разбойник, каких п-поискать. У этого
человека портфель. «Певцов» все знает и всюду успевает. Мне такая
сверхъестественная ловкость очень не нравится. Блондин со светлыми глазами,
дважды появлявшийся в жандармском мундире, — вот кого надо разыскать во
что бы то ни стало.
Обер-полицеймейстер устало потер веки:
— Не исключаю, что Эраст Петрович прав, а
я ошибаюсь. По части дедукции господин коллежский асессор даст мне сто очков
вперед.
Князь, кряхтя, встал из-за стола, подошел к
окну и минут пять смотрел на экипажи, рекой катившие по Тверской. Повернулся, в
несвойственной ему деловитой манере сказал:
— Доложу наверх. Немедленно, шифрованной
депешей. Как только ответят — вызову. Быть на месте, никуда не отлучаться.
Евгений Осипович, вы где?
— У себя на Тверском бульваре. Пороюсь в
бумагах Хуртинского.
— Я буду у Дюссо, — доложил
Фандорин. — Честно говоря, валюсь с ног. Двое суток п-почти не спал.
— Идите, голубчик, поспите часок-другой.
И приведите себя, наконец, в приличный вид. Я за вами пришлю.
Спать Эраст Петрович, собственно, не
собирался, однако намеревался освежиться — принять ледяную ванну, потом хорошо
бы массаж. А сон, какой там сон, когда такие дела творятся. Разве уснешь?
Фандорин отворил дверь номера и шарахнулся
назад — прямо под ноги ему повалился Маса, припал замотанной башкой к полу,
зачастил:
— Господин, мне нет прощения, мне нет
прощения, мне нет прощения. Я не уберег вашего онси и не сумел охранить важный
кожаный портфель. Но этим мои прегрешения не ограничились. Не в силах вынести
позора, я хотел наложить на себя руки и посмел для этого воспользоваться вашим
мечом, но меч сломался, и тем самым я совершил еще одно страшное преступление.
На столе лежала сломанная пополам парадная
шпажонка.
Эраст Петрович сел на пол рядом со
страдальцем. Осторожно погладил его по голове — даже через полотенце ощущалась
огромная шишка.
— Маса, ты ни в чем не виноват.
Грушина-сэнсэя погубил я, и этого я никогда себе не прощу. И с портфелем ты не
виноват. Ты не струсил, не проявил слабость. Просто здесь другая жизнь и другие
правила, к которым ты еще не привык. А шпага — дрянь, вязальная спица,
зарезаться ей невозможно. Купим другую, ей цена пятьдесят рублей. Это же не
фамильный меч.
Маса распрямился, по его искаженному лицу
текли слезы.
— И все-таки я настаиваю, господин. Мне
невозможно жить после того, как я вас так ужасно подвел. Я заслуживаю
наказания.
— Хорошо, — вздохнул
Фандорин. — Ты выучишь наизусть десять следующих страниц словаря.
— Нет, двадцать!
— Ладно. Но не сейчас, а потом, когда
голова заживет. Пока же приготовь ледяную ванну.
Маса бросился вниз с пустым ведром, а Эраст
Петрович присел к столу и раскрыл записную книжку Хуртинского. Это, собственно,
была не записная книжка, а английский schedule-book, календарный дневник, в
котором каждому дню года отводилась особая страница. Удобная штука — Эраст
Петрович такие уже видел. Стал перелистывать, не надеясь найти что-либо
существенное. Все сколько-нибудь секретное и важное надворный советник,
конечно, держал в сейфе, а в книжку записывал всякие мелочи для памяти — время
деловых свиданий, аудиенций, докладов. Многие имена обозначены одной или двумя
буквами. Надо будет во всем этом разобраться. На 4 July, Tuesday (то есть, по
нашему 22 июня, вторнике) взгляд коллежского асессора задержался, привлеченный
странной продолговатой кляксой. До сих пор ни одной кляксы и даже помарки в
книжке не было — Хуртинский, по всему видно, был человеком исключительной
аккуратности. И форма кляксы чуднАя — словно чернила не капнули с пера, а были
размазаны нарочно. Фандорин посмотрел листок на свет. Нет, не разобрать.
Осторожно провел по бумаге кончиком пальца. Кажется, что-то было написано.
Покойный пользовался стальным пером, нажим у него сильный. Но прочесть не
представлялось возможным.
Маса принес ведро льда, загрохотал в ванной,
зашумела вода. Достав саквояж с инструментарием, Эраст Петрович вынул нужное
приспособление. Перевернул страницу с кляксой, с обратной стороны приложил
листочек тончайшей рисовой бумаги, несколько раз прокатил по ней каучуковым
валиком. Бумага была не простая, а пропитанная особым раствором, чутко
реагирующим на малейшие неровности рельефа. Подрагивающими от нетерпения
пальцами коллежский асессор поднял листочек. На матовом фоне прорисовался
слабый, но отчетливый контур букв: Метрополь № 19 Клонов.
Записано 22-го июня. Что было в этот день?
Командующий 4-ым корпусом генерал от инфантерии Соболев завершил маневры и
подал рапорт об отпуске. Ну, а в гостинице «Метрополь», в 19-ом нумере
находился какой-то господин Клонов. Какая между двумя этими фактами связь?
Вероятно, никакой. Но с чего бы Хуртинскому понадобилось замазывать имя и
адрес? Очень интересно.
Эраст Петрович разделся и залез в ледяную
ванну, которая на миг заставила его отрешиться от посторонних мыслей и, как
обычно, потребовала напряжения всех душевных и физических сил. Фандорин окунулся
с головой и досчитал до ста двадцати, а когда вынырнул, и открыл глаза, то
ахнул и залился краской: на пороге ванной стояла остолбеневшая графиня Мирабо,
морганатическая супруга его высочества Евгения Максимилиановича герцога
Лихтенбургского, и тоже вся пунцовая.
— Прошу извинить, мсье Фандорин, —
пролепетала графиня по-французски. — Ваш слуга впустил меня в нумер и
показал на эту дверь. Я полагала, здесь находится ваш кабинет…
Инстинкт воспитания, не позволявший сидеть в
присутствии дамы, толкнул охваченного паникой Эраста Петровича вскочить на
ноги, но в следующую секунду, в еще большей панике, он плюхнулся обратно в
воду. Графиня, залившись краской, попятилась за дверь.
— Маса! — заорал Фандорин бешеным
голосом. — Маса!!!
