— Как вы могли такое подумать? Нет, я
просто сказала: выбирай — или я, или то, что ты затеваешь. Я знала, каков будет
ответ… — Она зло вытерла слезы. — Но мне и в голову не приходило, что
всё закончится таким скверным и пошлым фарсом. Будущего Бонапарта убьют из-за
пачки ассигнаций… Сказано в Библии — «будут постыжены гордые».
Она замахала руками — мол, всё, больше не
могу, и заплакала навзрыд, уже не сдерживаясь.
Подождав пока минует пик рыданий, Фандорин
вполголоса произнес:
— Похоже, д-дело здесь вовсе не в
ассигнациях.
— А в чем? — всхлипнула Екатерина
Александровна. — Ведь его все-таки убили, да? Я почему-то верю, что вы
докопаетесь до истины. Поклянитесь, что расскажете мне всю правду о его смерти.
Эраст Петрович сконфуженно отвернулся, подумав
о том, что женщины несравненно лучше мужчин — преданнее, искреннее, цельнее.
Разумеется, если по-настоящему любят.
— Да-да, непременно, — пробормотал
он, твердо зная, что никогда и ни за что не расскажет Екатерине Александровне
всей правды о смерти ее возлюбленного.
Тут разговор пришлось оборвать, потому что за
Фандориным явился посыльный от генерал-губернатора.
* * *
— Как содержимое сейфа, ваше
превосходительство? — спросил коллежский асессор. — Обнаружили
что-нибудь интересное?
— Массу, — с довольным видом ответил
обер-полицеймейстер. — Картина темных делишек покойного в значительной
мере прояснилась. Надо будет еще поколдовать с расшифровкой денежных записей.
Со многих цветков наша пчелка нектар собирала, не только с Миши Маленького. А
что у вас?
— Да есть кое-что, — скромно ответил
Фандорин.
Разговор происходил в генерал-губернаторском
кабинете. Самого Долгорукого, однако же, пока не было — по словам секретаря,
его сиятельство заканчивали обед.
Наконец появился Владимир Андреевич. Вошел с
видом загадочным и значительным, сел, официально откашлялся.
— Господа, по телеграфу получен ответ из
Петербурга на мой подробный рапорт. Как видите, дело было сочтено настолько
важным, что обошлось без проволочек. В данном случае я — всего лишь передаточное
звено. Вот что пишет граф Толстов: «Милостивый государь Владимир Андреевич, в
ответ на Вашу депешу довожу до Вашего сведения, что капитан Певцов,
действительно, состоит при шефе Жандармского корпуса и в настоящее время
находится в Москве с особым заданием. В частности, капитану предписывалось
негласно изъять портфель, в котором могли содержаться документы, представляющие
государственную важность. Следствие по делу о кончине генерал-адъютанта М. Д.
Соболева Высочайше предписано считать законченным, о чем будет отправлено
соответствующее определение и Евгению Осиповичу. Чиновника особых поручений
Фандорина за самоуправство — привлечение к секретному расследованию частного
лица, что повлекло за собой гибель вышеозначенного лица, — Высочайшим же указанием
велено от должности отстранить и поместить под домашний арест вплоть до особого
распоряжения. Министр внутренних дел Д. А. Толстов».
Князь сокрушенно развел руками и молвил
потрясенному Фандорину:
— Вот, голубчик, как оно повернулось. Ну
да начальству видней.
Побледнев, Эраст Петрович медленно поднялся.
Нет, не строгая, но, в сущности, справедливая монаршья кара заставила
похолодеть его сердце. Хуже всего было то, что позорно провалилась версия,
выдвинутая им с таким апломбом. Принять тайного правительственного агента за
главного злодея! Какая постыдная ошибка!
— Мы тут с Евгением Осиповичем потолкуем,
а вы уж, не обессудьте, ступайте к себе в гостиницу, да отдыхайте, —
сочувственно сказал Долгорукой. — И не вешайте носа. Вы мне пришлись по
сердцу, я за вас перед Петербургом похлопочу.
Коллежский асессор понуро направился к выходу.
У самых дверей его окликнул Караченцев.
— Так что вы там обнаружили, в записной
книжке? — спросил генерал и незаметно подмигнул — мол, ничего, перемелется
— мука будет.
Помолчав, Эраст Петрович ответил:
— Ничего интересного, ваше
п-превосходительство.
* * *
В гостинице Фандорин прямо с порога объявил:
— Маса, я обесчещен и помещен под арест.
Из-за меня погиб Грушин. Это раз. У меня больше нет идей. Это два. Жизнь
кончена. Это три.
Эраст Петрович дошел до постели, не
раздеваясь, рухнул на подушку и тут же уснул.
Глава двенадцатая,
в которой капкан захлопывается
Первое, что увидел Фандорин, открыв
глаза, — заполненный розовым закатом прямоугольник окна.
На полу у постели, церемонно положив руки на
колени, сидел Маса — в черном парадном кимоно, лицо строгое, на голове свежая
повязка.
— Ты что это вырядился? — с
любопытством спросил Эраст Петрович.
— Вы сказали, господин, что вы обесчещены
и что у вас больше нет идей.
— Так что с того?
— У меня есть хорошая идея. Я все обдумал
и могу предложить достойный выход из тяжелой ситуации, в которой мы оба
оказались. Ко всем своим многочисленным проступкам я прибавил еще один —
нарушил европейский этикет, запрещающий пускать женщину в ванную. То, что я не
понимаю этого странного обычая, меня не оправдывает. Я выучил целых двадцать
шесть страниц из словаря — от легкого слова вонютика, что означает «человек, от
которого неприятно пахнет», до трудного слова во-су-по-мо-си-те-фу-со-то-во-ва-ние,
что означает «оказание помощи», но даже это суровое испытание не сняло тяжести
с моей души. Что до же вас, господин, то вы сами сказали: ваша жизнь кончена.
Так давайте, господин, уйдем из жизни вместе. Я все приготовил — даже тушь и
кисточку для предсмертного стихотворения.
Фандорин потянулся, ощущая блаженную ломоту в
суставах.
— Отстань, Маса, — сказал он, сладко
зевнув. — У меня есть идея получше. Чем это так вкусно пахнет?
— Я купил свежие бубрики, самое лучшее,
что есть в России после женщин, — печально ответил слуга. — Суп из
прокисшей капусты, которым здесь все питаются, просто ужасен, но бубрики —
прекрасное изобретение. Я хочу напоследок потешить свою хара, прежде чем
разрежу ее кинжалом.
— Я тебе разрежу, — погрозил
коллежский асессор. — Дай-ка бублик, я страшно голоден. Перекусим и за
работу.
* * *
— Господин Клонов, из 19-го? —
переспросил кельнер (так, на германский лад, называли в «Метрополе» старших
служителей). — Как же-с, отлично помним. Был такой господин, из купцов. А
вы, мистер, ему знакомый будете?
