Ахимас взял шаровары, платье и платок дочки
хозяина. Еще взял из погреба кувшин с вином и высыпал туда содержимое мешочка.
В духане сидели мужчины, разговаривали, пили
вино и играли в нарды, но Магомы с товарищами там не было. Ахимас стал ждать.
Скоро он увидел, как сын духанщика несет сыр и лепешки в соседнюю комнату, и
понял, что Магома там.
Когда сын духанщика ушел, Ахимас вошел туда и,
не поднимая глаз, молча поставил свой кувшин на стол.
«Хорошее вино, девочка?» — спросил одноглазый
и чернобородый, которого он так хорошо запомнил.
Ахимас кивнул, отошел в угол и сел на
корточки. Он не знал, как быть с Джафаром из Назрана. Джафар был совсем
молодой, лет семнадцать. Не сказать ли ему, что его конь волнуется и грызет
коновязь — пусть сходит, проведает? Но Ахимас вспомнил про казачонка и понял,
что делать этого нельзя. Джафар ему ничего не должен, но все равно умрет,
потому что такая у него судьба.
И Джафар умер первым. Он выпил из кувшина
вместе со всеми и почти сразу ткнулся лицом в стол. Второй абрек засмеялся, но
смех перешел в сип. Третий сказал: «Воздуха нет», схватился за грудь и упал.
«Что это со мной такое, Магома?» — спросил четвертый заплетающимся языком,
сполз со скамьи, свернулся калачи-, ком и застыл. Сам Магома сидел молча, и
лицо его было таким же багровым, как разлившееся по столу вино.
Одноглазый посмотрел на своих умирающих
товарищей, потом уставился на терпеливо ждавшего Ахимаса. «Ты чья, девочка? —
спросил Магома, с трудом выговаривая слова. — Почему у тебя такие белые
глаза?» «Я не девочка, — ответил Ахимас. — Я Ахимас, сын Фатимы. А ты
мертвец». Магома ощерил желтые зубы, словно очень обрадовался этим словам,
медленно потянул из ножен шашку с золоченой рукоятью, но так и не вытянул, а
захрипел и повалился на земляной пол. Ахимас встал, вынул из-под девчоночьего
платья кинжал и, глядя Магоме в единственный немигающий глаз, полоснул по горлу
— быстрым и скользящим движением, как учил дядя. Потом опустил пальцы в
горячую, бьющую толчками кровь.
Евгения
1
В двадцать лет Ахимас Вельде был вежливым,
немногословным молодым человеком, выглядевшим старше своего возраста. Для
публики, приезжающей полечиться на знаменитые источники Соленоводска, да и для
местного общества он был просто воспитанный юноша из богатой купеческой семьи,
студент Харьковского университета, пребывающий в долгом отпуску для поправления
здоровья. Но среди знающих людей, которые мало с кем делились своим знанием,
Ахимас Вельде слыл человеком солидным и серьезным, который всегда делает то, за
что берется. Знающие люди за глаза называли его Аксахир, что означает Белый
Колдун. Ахимас принимал прозвище как должное: колдун так колдун. Хотя
колдовство тут было не при чем, все решали расчет, хладнокровие и психология.
Билет студента Харьковского императорского
университета дядя купил за триста пятьдесят рублей ассигнациями — недорого.
Аттестат гимназии, с гербовой печатью и настоящими подписями, обошелся дороже.
После Чанаха Хасан определил племянника на
учение в тихий город Соленоводск, заплатил за год вперед и уехал в горы. Ахимас
жил в пансионе с другими мальчиками, чьи отцы служили в дальних гарнизонах или
водили караваны с запада на восток, от Черного моря до Каспия, и с севера на
юг, от Ростова до Эрзерума. Со сверстниками Ахимас не сошелся — у него не было
с ними ничего общего. Он знал то, чего они не знали и вряд ли когда-либо могли
узнать. Из-за этого в первый же год, когда Ахимас учился в подготовительном
классе гимназии, возникла трудность. Крепкий, плечистый мальчик по фамилии
Кикин, державший в страхе и подчинении весь пансион, невзлюбил «чухонца», а
вслед за ним в травлю включились и остальные. Ахимас пробовал терпеть, потому
что в одиночку со всеми ему было не справиться, но становилось только хуже.
Однажды вечером в спальне он обнаружил, что вся его наволочка вымазана коровьим
навозом, и понял: нужно что-то делать.
Ахимас взвесил все возможные варианты.
Можно дождаться возвращения дяди и попросить
его о помощи. Но когда Хасан вернется — неизвестно. Главное же, очень не
хотелось, чтобы в глазах дяди угас уважительный интерес, появившийся после
Чанаха.
Можно попытаться избить Кикина, но это вряд ли
получится — тот старше, сильнее и не станет драться один на один.
Можно пожаловаться попечителю. Но у Кикина
отец полковник, а Ахимас непонятно кто, племянник дикого горца, расплатившегося
за пансион и гимназию турецкими золотыми монетами из кожаного кисета.
Самым простым и правильным было такое решение:
чтобы Кикина не стало. Ахимас пораскинул мозгами и придумал, как это сделать
чисто и аккуратно.
Кикин отвешивал «чухне» пинки, сыпал за
шиворот железные кнопки и плевал из трубочки жеваной бумагой, Ахимас же
дожидался мая. В мае началось лето, и воспитанники стали бегать на Кумку
купаться. Еще с начала апреля, когда вода была обжигающе холодной, Ахимас начал
учиться нырять. К маю он уже мог плавать под водой с открытыми глазами, изучил
речное дно и без труда задерживал дыхание на целую минуту. Все было готово.
Получилось очень просто, как и задумывалось.
Все пришли на реку. Ахимас нырнул, снизу дернул Кикина за ногу и утянул под
воду. В руке Ахимас держал веревку, другой конец которой был накрепко привязан
к куску топляка. Когда-то Хасан научил племянника кабардинскому узлу —
затягивается в секунду, а кто не знает секрета, нипочем не развяжет.
Одним движением Ахимас затянул узел на лодыжке
врага, всплыл на поверхность и вылез на берег. Досчитал до пятисот, снова
нырнул. Кикин лежал на дне. Его рот был открыт, глаза тоже. Ахимас прислушался
к себе и не ощутил ничего кроме спокойного удовлетворения от хорошо сделанной
работы. Развязал веревку, вынырнул. Мальчишки кричали и плескали друг в друга
водой. Кикина хватились нескоро.
После того, как эта трудность разрешилась,
жить в пансионе стало гораздо лучше. Без заводилы Кикина травить «чухну» стало
некому. Ахимас переходил из класса в класс. Учился не хорошо и не плохо.
Чувствовал, что из всех этих наук ему в жизни мало что пригодится. Хасан
приезжал редко, но всякий раз увозил племянника на одну-две недели в горы —
поохотиться и поночевать под звездным небом.
* * *
Когда Ахимас заканчивал шестой класс, возникла
новая трудность. За городом, на третьей версте Ставропольского тракта, был
веселый дом, куда по вечерам ездили отдыхающие на водах мужчины. С некоторых
пор на третью версту повадился и Ахимас, который к шестнадцати вытянулся,
раздался в плечах и вполне мог сойти за двадцатилетнего. Это было настоящее, не
то что заучивать по-древнегречески куски из «Илиады».
