— Конфиденциальное? Красиво излагаете,
мсье Клонов. Мне обычно и делают исключительно конфиденциальные предложения.
Вот это Ахимас вспомнил: то же самое и
примерно в таких же словах он ответил неделю назад «барону фон Штайницу».
Поневоле улыбнулся, но тут же вновь заговорил серьезно:
— Это не то, что вы думаете, сударыня.
Рязанское коммерческое общество, председателем которого я имею честь состоять,
поручило мне сделать какой-нибудь дорогой, необычный подарок одному нашему
земляку, человеку заслуженному и знаменитому. Я могу выбрать подарок на свое
усмотрение, но наш земляк должен непременно остаться доволен. У нас в Рязани
очень любят и чтут этого человека. Подарок мы желаем сделать деликатно, без
навязчивости. Даже анонимно. Он и не узнает, что деньги были собраны
купечеством его родной Рязани по подписке. Я долго думал, чем бы одарить
счастливца, которому судьба дала абсолютно всё. А потом увидел вас и понял, что
самый лучший дар — такая женщина, как вы.
Удивительно, но она покраснела.
— Как вы смеете! — Глаза так и
вспыхнули. — Я не вещь, чтобы меня дарить!
— Не вас, мадемуазель, а всего лишь ваше
время и ваше профессиональное мастерство, — сурово произнес Ахимас. —
Или меня ввели в заблуждение и вы не торгуете своим временем и искусством?
Она смотрела на него с ненавистью.
— Да знаете ли вы, купец первой гильдии,
что достаточно одного моего слова, и вас выкинут отсюда на улицу?
Он улыбнулся одними губами.
— Меня еще никто никогда на улицу не
выкидывал, сударыня. Уверяю вас, это совершенно исключено.
Наклонился вперед и, глядя прямо в искрящиеся
бешенством глаза, сказал:
— Быть куртизанкой наполовину невозможно,
мадемуазель. Лучше уж честные деловые отношения: работа в обмен на деньги. Или
вы занимаетесь своим ремеслом ради удовольствия?
Искорки потухли, широкий, чувственный рот
покривился в горькой усмешке.
— Какое там удовольствие… Закажите-ка мне
шампанского. Я только шампанское пью, иначе в моем «ремесле» нельзя —
сопьешься. А петь сегодня больше не буду. — Ванда подала знак официанту, и
тот, видимо, зная ее привычки, принес бутылку «клико». — Вы правы,
господин философ. Быть продажной наполовину — только себя обманывать.
Она выпила бокал до самого дна, но снова
наполнить его не позволила. Всё шло благополучно, и Ахимаса тревожило только
одно: на него, вандиного избранника, со всех сторон пялились. Но ничего, он
покинет ресторан в одиночестве, его сочтут очередным неудачником и сразу же
забудут.
— Со мной редко так разговаривают. —
От шампанского взгляд певички не прояснился, а напротив стал грустным. —
Больше лебезят. Сначала. А потом говорят «ты» и манят в содержанки. Знаете,
чего я хочу?
— Знаю. Денег. Свободы, которую они
дают, — рассеянно обронил Ахимас, додумывая детали последующих действий.
Она потрясенно уставилась на него.
— Откуда вы знаете?
— Сам таков, — коротко ответил
он. — Так сколько вам нужно денег, чтоб вы наконец почувствовали себя
свободной?
Ванда вздохнула.
— Сто тысяч. Я давно это высчитала, еще
когда дурочкой была и уроками музыки перебивалась. Не буду про это…
Неинтересно. Я долго в бедности жила, почти в нищете. До двадцати лет. А потом
решила: все, хватит. Стану богатой и свободной. Три года с тех пор прошло.
— И как, стали?
— Еще столько же и стану.
— Стало быть, тысяч пятьдесят уже
есть? — усмехнулся Ахимас. Певичка ему определен по нравилась.
— Есть, — засмеялась она, но уже без
горечи и вызова, а задорно, как пела свои парижские шансонетки. Это ему тоже
понравилось — что не упивается жалостью к себе.
— Могу сократить вашу каторгу по меньшей
мере на полгода, — сказал он, поддевая серебряной вилочкой устрицу. —
Общество собрало на подарок десять тысяч.
По выражению вандиного лица Ахимас понял, что
она не в том настроении, чтобы рассуждать хладнокровно, и сейчас пошлет его к
черту вместе с десятью тысячами, а потому поспешил добавить:
— Не отказывайтесь, будете жалеть. К тому
же вы не знаете, о ком идет речь. О, мадемуазель Ванда, это великий человек,
такой человек, за ночь с которым многие дамы, причем из самого хорошего
общества, сами заплатили бы немалые деньги.
Он замолчал, зная, что теперь она не уйдет.
Еще не родилась женщина, у которой гордость была бы сильнее любопытства.
Ванда сердито смотрела исподлобья. Потом не
выдержала, фыркнула:
— Ну говорите же, не томите, змей
рязанский.
— Сам генерал Соболев, несравненный
Ахиллес и рязанский помещик, — с важным видом произнес Ахимас. — Вот
кого я вам предлагаю, а не какого-нибудь купчину с брюхом до коленок. Потом, в
свободной жизни, еще мемуар напишете. Десять тысяч да Ахиллес в придачу — по-моему,
неплохо.
По лицу певички было видно — колеблется.
— И еще кое-что вам предложу, — уже
совсем тихо произнес, даже прошептал Ахимас. — Могу раз и навсегда
избавить вас от общества герра Кнабе. Если, конечно, пожелаете.
Ванда вздрогнула. Спросила испуганно:
— Кто ты, Николай Клонов? Ты ведь не
купец?
— Купец-купец. — Он щелкнул
пальцами, чтобы подали счет. — Лен, ситец, парусина. По поводу моей
осведомленности не удивляйтесь. Общество поручило мне важное дело, а в делах я
люблю доскональность.
— То-то ты вчера так пялился, когда я с
Кнабе сидела, — неожиданно сказала она.
Наблюдательна, подумал Ахимас, еще не решив,
хорошо это или плохо. И то, что стала говорить ему «ты», тоже требовало
осмысления. Что будет удобнее — доверительность или дистанция?
— А как ты можешь меня от него
избавить? — жадно спросила Ванда. — Ты ведь даже не знаешь, кто
он… — И, словно спохватившись, перебила сама себя. — С чего ты вообще
взял, что я хочу от него избавиться?
— Дело ваше, мадемуазель, — пожал
плечами Ахимас, решив, что дистанция в данном случае эффективнее. — Ну так
что, согласны?
— Согласна. — Она вздохнула. —
Что-то мне подсказывает: от тебя все равно не отвяжешься.
Ахимас кивнул:
— Вы очень умная женщина. Завтра сюда не
приезжайте. Вечером, часов с пяти, будьте у себя. Я заеду к вам в «Англию», мы
обо всем окончательно договоримся. И уж постарайтесь быть одна.
