Очнувшись, маг добрел до лохани с чистой водой в углу, тщательно омылся и вернулся проверить гусиный бульон. Затем он разбудил раненого, разбинтовал, промыл, покрыл мазью рану, вновь забинтовал, набрал в глиняную миску наваристого горячего бульона, жирного и питательного. Немного остудив, он поднес эту нехитрую пищу больному, но тот едва мог шевелить руками, так что пришлось волшебнику его кормить.
— Мудрейший.
— Хм?
— Ответьте, пожалуйста, зачем вы нам помогаете?
— Значит, чтобы ложку держать, у вас сил нет, а как зря языком молоть — так вы первый волонтер?
Маг надел маску строгого лекаря, которая держит пациентов в ежовых рукавицах.
— Вы должны понять меня, мудрейший, я на своем веку перевидал многих, э… Посвященных, но мало кто из них, уж не обижайтесь, был склонен к щедрости или…
— Состраданию? Да. Это не наша основная черта. В основном мы не пышем человеколюбием, но мы все же люди.
— И поэтому вы растрачиваете свое время на нас? Куда вы шли? Кому собирались помогать?
— В столицу герцогства.
— Вот как… А мы так торопились покинуть Тефраск. И Каребекланд.
— Уже говорили. Я нашел вас практически на границе, еще пара дней — и вы бы встретились с армией.
— Только не получилось.
Тобиус внимательно присматривался к своим невольным попутчикам с первого дня. Особенно к раненому. То был немного смуглый мужчина средних лет, тучный, но не рыхлый, а крепкий, что помогло ему выжить. Его русые с проседью волосы были обриты под «горшок» в соответствии с диморисийским обычаем, а висячие усы, хоть и без металлических колечек, говорили о том, что этот человек торговец. Белокожая и черновласая девица совершенно не походила на своего отца внешне, но Тобиус нисколько не сомневался в их кровном родстве — он видел узы, крепко связывающие их души.
— Мое имя Поль Вуйцик, я родом из Димориса.
— Вы забрались далеко от дома, милсдарь Вуйцик.
— А вы на родной земле?
— Я — рив.
— Тогда я очень сочувствую вашей стране.
— Не стоит. Мы — Врата Вестеррайха, и в прежние времена, когда дикие орды рвались в восточные королевства, а наши предки крепко стояли на своей земле, никто не выражал нам сочувствий. Мы выстоим и в этот раз. — Он прикрыл и потер усталые глаза, прогоняя назойливый зуд. — Эта девица ваша дочь?
— Вы догадались?
— Линии крови.
— Я… я не знаю, что это.
— А я не могу вам объяснить. Она не похожа на вас, но она ваша дочь.
— Да, пошла в мать.
— С сожалением должен сказать вам, что пережитое слишком сильно повредило ее рассудок. Разум — это хрупкая вещь, навредить ей легче легкого…
— Оставьте, мудрейший. Она такая с детства.
— О…
— Да. Стурга…
[62]
— Его глаза опустели.
— Стурга?
— Да, чар. Это случилось летом, на дороге из Олшавы в Блюсс, много лет тому назад.
Волшебник отставил полупустую тарелку и поднес ко рту больного стакан воды.
— Расскажите.
— Э…
— Если хотите. Я бы не отказался узнать, но ни к чему вас не принуждаю.
Диморисиец некоторое время тяжело дышал, глядя почти безжизненными глазами в незримые для Тобиуса дали.
— Почему бы и нет… Старая история — как старая рана: стоить растревожить ее — и она уж вновь болит. Да только поздно, уже разбередил.
— Простите, милсдарь Вуйцик.
— Вы ни при чем, я сам… я… я был тогда совсем молодым приказчиком торгового дома, и за хорошую службу в Олшаве меня повысили до управляющего отделения в Блюссе. То назначение меня окрылило: отличная прибавка и перспективы, меня заметили, мою работу оценили. Надо было перебираться из города в город, и мы пустились в путь.
Дорога выдалась долгой, жаркой, нас сопровождало несколько слуг и охранников, которых мы взяли из Олшавы. Елена попросила остановиться, чтобы пообедать на траве вдали от дорожной пыли. Она умела привносить в жизнь небольшие красочные кусочки… знаете, как если найдешь в серо-коричневой гальке на речном берегу сверкающее гладкое стеклышко, красное, зеленое или синее. Оно настолько разительно отличается от простой гальки, что его трудно забыть. Елена умела дарить такие яркие стеклышки…
Пока мы развязывали веревки, чтобы достать плед, посуду, еду, она взяла Анку и пошла по траве в сторону пруда, от которого до леса было не больше двух сотен шагов. — Диморисиец с трудом сглотнул, а Тобиус отжал тряпку и положил ее на вспотевший лоб Поля Вуйцика. — Я никогда не забуду того крика. Годы прошли, а я все равно слышу его в своих кошмарах. Мы бросились к пруду, но было очень далеко, а она так громко кричала… но затихла раньше, чем мы добрались. Анку спас пастух. Господь-Кузнец послал его туда, не иначе! В тот день он, как всегда, вел отару на водопой, и, когда чудовище выметнулось из леса, он сразу заметил это. Пастухи умеют высматривать волков, да. С ним было две собаки, огромные, мохнатые как медведи, я никогда таких не видел, а сам он стоял над телом моей Елены и размахивал длинным посохом, отваживая тварь… таких ужасных существ я не встречал никогда в своей жизни, таких…
— Я знаю, как выглядит стурга.
— Тогда вы меня понимаете, — прошептал Поль Вуйцик. — Собаки рычали и бросались на чудовище, пастух бил его посохом и кричал что-то. Охранники сначала боялись, но потом на них нашла такая ярость, что они набросились на стургу все вместе и забили ее насмерть.
— Надеюсь, тело сожгли?
— Да. Пастух сказал, что надо сжечь тело, так мы и поступили.
— Это было мудро. Что случилось потом?
— Потом?.. Я… я обнаружил, что моя дочь цела…
— Нет. Что сделал пастух?
— Я не понимаю…
— Пастух с посохом и двумя огромными мохнатыми собаками привел отару к водопою. Так?
— Да…
— Вы видели ту отару?
— Что?..
— Овец вы видели?
— Я… я не… я помню, что бросился к дочери. Она сидела над телом Елены и молча плакала. Совсем беззвучно. Я закрыл ей глаза, хотя разодранное тело моей жены было прямо… Все остальное как в тумане… Все смешалось. Мы похоронили Елену, это тоже было как в каком-то тумане. Очнулся я, лишь когда карета остановилась перед воротами Блюсса.
Слушая это тяжелое воспоминание, серый магистр перебирал в голове все, что вычитал из бестиологических атласов о стургах, а также о тварях, родственных им, каморехах и осзелизгах. И те, и другие, и третьи рождались из тел мертвецов, опаленных дыханием Пекла, то есть несли на себе проклятия.
