Проверив еще нескольких пациентов, выдрав третьему два насквозь прогнивших зуба и подарив старосте мазь от спины, он смог наконец-то остаться в тишине и покое. Наложив пустячные чары на двери и окна, чтобы никто не смог войти без приглашения, маг разлегся на лавке и даже уже хотел погасить свечку, как в дверь робко постучались.
— Приемные часы закончились, — пробормотал волшебник, вставая на ноги. — Кого там…
Открыв дверь, он какие-то мгновения держал перед собой жезл, но, рассмотрев под шерстяным капюшоном круглое девичье лицо, опустил артефакт.
— Чего тебе?
— Можно?
— Завтра утром перед выездом могу свести тебе угри.
— Нету у меня угрей. Мне сейчас надо.
— Ну… давай внутрь.
Когда она вошла, маг посмотрел в темное небо и удивленно заметил, что дождь все еще не начался, даже гром вдали едва слышался. Закрыв дверь, он прошел к столу и налил молока в кружку.
— Будешь?
— Не.
— Садись. Говори.
Он уселся напротив.
— Мне, это, мне нужно… Мне…
— Тебе.
— Мне надо…
— Тебе нужно.
— Мне… это… мне надо извести… ублюдка.
Тобиус поперхнулся молоком и вытер лицо рукой.
— Так-так. Извести ублюдка, говоришь? Какого именно?
— Этого. — Девушка коснулась ладонью своего живота.
— Так-так, — повторил маг, глядя на нее тяжелым взглядом. — Так-так.
— Вот.
Она положила на стол звякнувший мешочек.
— Тут…
— Что ты мне эту медь суешь? — прошипел он. — Как она спасет меня от Инвестигации? Да ты хоть понимаешь, что за одни разговоры про такое нас обоих возведут на костер?
Она молчала.
— И думать забудь, дурища! Пошла вон! И гроши свои забери!
Она схватила мешочек дрожащей рукой и бросилась к двери.
— А ну стой! — прошипел он сквозь зубы. — Вернись и сядь.
Она подчинилась. Тобиус посмотрел в круглое некрасивое лицо, на дорожки слез, которые девка попыталась украдкой вытереть, прежде чем сесть. Он смотрел на нее и думал, что выбора у него нет. Вот сейчас он погонит ее прочь, и она убежит, что дальше? А дальше она покалечится, пытаясь прервать беременность народными методами. А если и они не помогут, то найдет себе какую-нибудь ветку, перекинет через нее веревку и избавится от своей беды сама, избавившись попутно и от жизни.
— Рассказывай. Только без слез и соплей, быстро и правдиво. По дурости от деревенского красавца понесла?
— Нет. Снасиловали.
— Вот как… какой-то деревенский красавец?
— Почто вы на наших парней поклеп возводите? Они хорошие и честные, насильников нет, все на виду! Кабы кто узнал, то сразу бы обвенчали. Или ноги бы ему переломали.
— Ну… прости. Продолжай.
— Отец повез в Горенбор на рынок. Я первый раз в городе оказалась. Потерялась. А пока искала дорогу к постоялому двору, появились они.
— Они?
— Они. Трое солдат.
— Городской гарнизон? Стража?
— Я не знаю. Но были они оборванными. Один подпоясался веревкой.
— Они точно были солдатами?
— У них были мечи и куртки с кольчужной подкладкой.
— Нашивки?
Круглолицая поморщилась, явно не испытывая радости от тех воспоминаний.
— У одного. У толстозадого на плече была какая-то корявая картинка. Вроде как кот. Но у одноглазого и у того, что с веревкой был, не увидала никаких нашивок.
— Наемники. — Он прикрыл глаза и провел по лицу рукой, пытаясь отогнать сонливость. — Сколько носишь?
— Не знаю. Но поняла два месяца как. Кровить перестала, потом…
— Я знаю, как все это работает. — Он вздохнул, не открывая глаз. — Видимо, в округе нет ни одной мало-мальски известной ведьмы, к которой ты могла бы пойти. А теперь появился я, и ты решила, что все мы одним миром мазаны, да? Думаешь, можно вот так взять и убить того, кто даже еще жить не начал?
— Он мне не нужен, — тихо ответила она, глядя на стол.
— Ишь ты.
— Пока никто не заметил. Мать дурачу свиной кровью…
— Любопытно, что именно свиной.
— Если рожу вот так, то не будет мне жизни в этом мире. Все будут говорить. И смотреть. И никто замуж не позовет.
— Да, беда-печаль.
— Как мне потом… с таким позором…
Он наконец открыл глаза и наклонился вперед.
— Руку.
— Чего?
— «Чего» оставь себе, а мне руку давай, бестолочь, будущее твое читать буду, — мрачно приказал он. — Левую.
Несколько минут он изучал ее ладонь, крепкую, горячую, не такую твердую, как он ожидал. Судя по старым шрамам, ей приходилось работать с ножами, а судя по состоянию ногтей, еще и выделкой кожи заниматься.
— Дочь охотника?
— Отец расставляет силки. В лесу.
— Вижу-вижу. Хорошо, что в лесу, а не в деревне, это он правильно делает.
Тобиус провел по ладони пальцем и ткнул ногтем в кожу так, что круглолицая едва смогла сдержать вскрик.
— Вот здесь. Видишь развилку? Вот здесь ты сейчас. Рядом со мной. Вот две дороги. Вот короткая, вот длинная. И я вижу обе их до конца. Вот короткая. По ней пойдешь, если я помогу тебе. Изведешь ребенка, но никакой спокойной жизни не будет тебе. Память не даст. Совесть будет душить. Сама себя проклянешь, уйдешь в лес и перекинешь веревку через сук. Не скоро тебя найдут. Священник откажется отпевать. Таких грешников не отпевают. Похоронят не на святой земле. Захотят еще голову отрубить, как положено, но отец не даст. Однако и после смерти покоя тебе не будет. Жар Пекла опалит твою душу и зашвырнет обратно, и вырвешься из могилы. Не человек, но стурга. Мерзкая тварь, кою душит тоска и боль по утерянному чаду, ею же и убиенному. Диким зверем будешь рыскать в чащобе и выть, а если увидишь ребенка — не будет тебе покоя, пока не украдешь. Проклятая душа, в безумии своем поглотишь его — и вновь будешь рыскать, воровать детей, убивая их матерей. И так пока не поймают и не разорвут конями, а потом сожгут. Вот такая твоя короткая дорога.
Он оторвал взгляд от ладони и взглянул на нее своими нечеловеческими глазами. Она была бела как мертвец и мелко дрожала.
— А вот длинная дорога. Тут ты отказалась от своего умысла, тут ты оставила его. Выносила, родила. Люди узнали, и старухи стали говорить и коситься, и девки стали шипеть, обзывать. Но ты вытерпела. Выкормила, заботой и любовью взрастила себе сына. Время прошло, он стал большим, крепким, любящим. Опора и защита для матери. Люди давно уж перестали говорить, а тех, что продолжает злословить, никто уже не слушает. Мальчик силен, хорош, никого не боится, ни от кого не бежит, и они приняли его. Умрешь старой среди внуков. Будет ли муж или не будет его, не знаю, но внуков будет много, всех вижу вокруг смертного одра, все плачут.
