Капеллан!
Тобиус со стоном поднялся на нетвердые ноги, вода доходила ему до подбородка, разбитый болью в кровоточащей голове, с пронзенной грудью. Сквозь влагу, стекающую по глазам, волшебник видел горбатый силуэт демона, пожирающего труп Гозефа. Раны мага начали затягиваться, вывернутая под неестественным углом рука с хрустом заняла правильное положение, но это больше не имело значения, потому что анатар, заметив движение, метнулся в атаку. «Какая глупая смерть», — успел подумать маг. Когти могучих рук почти коснулись лица Тобиуса, когда черно-красная туша несуразно дернулась, клацнула страшными клыками и была отброшена обратно.
— Exorcizatum et, dimonicus spiritus, apostate os Domine-Martelos!
[82]
Темная фигура медленно шагала к ним, исторгая из-под капюшона громоподобные строфы на церковном гроганском. В левой руке человека горела цветом раскаленного железа книга, в правой — того же цвета тонкая цепь, один конец которой захлестнул шею корчащегося анатара. Демон кромсал камни когтями, визжал и колотил головой об пол, пытался разорвать тонкую цепочку, но она лишь глубже врезалась в его рассыпающуюся плоть, прожигая его своим жаром. Носитель грязно-серой рясы приблизился к демону и обрушил на его спину удар пылающего фолианта — треснул и сломался хребет, незримая сила вдавила анатара в пол, лишив его сил пошевелить хоть пальцем, после чего нежданный спаситель поставил обутую в сандалию стопу на спину зверя и дернул за цепь.
— Am cogerra Malleotenet abiiciet et! Amen!
[83]
Тело анатара рассыпалось пеплом на глазах Тобиуса, а тот, кто одолел его, сделал шаг, другой и вошел в узкий косой луч света, падавший сквозь колодезный зев. На свету его темная ряса ожила бордовым цветом.
— Я брат Изекииль Курвиус от Ордена святого апостола Савла. Простите, что опоздал.
Тобиус кивнул и, потеряв сознание, упал обратно в воду.
— Открой мне свою душу.
Настойчивый шепот, струящийся словно черный шелк меж пальцев, заполнял сознание волшебника; слепой взор из темноты, клубящейся вокруг, будоражил самые глубоко запрятанные страхи, но Тобиус отвечал темноте собственным взором, таким же слепым, но острым и твердым, как разящее копье:
— Нет.
— Не бойся меня, я не причиню тебе боли. Мне лишь нужно вернуться в Валемар, и я щедро отплачу тебе за помощь.
— Нет.
— Впусти меня.
— Когда же ты оставишь меня в покое?
— Когда ты отворишь врата.
— Значит, никогда. Считаешь меня глупцом? Если я стану твоим проводником, ты не отстанешь, нет, ты сделаешься моим хозяином! Думаешь, я не понимаю, что ты такое?! Никогда! Никогда тебе не выбраться оттуда, где ты сейчас заточен!
Тишина. Гнетущая и зловещая тишина, которая ужасала больше, чем могли бы ужаснуть угрозы и проклятия.
— Я вечен, — наконец подала голос слепая тьма. — У меня все время мира, а твоя воля подобна камню, подтачиваемому водяным потоком. Я добьюсь своего.
— Если только ты приблизишься к успеху в этом деле, я просто убью себя!
— Смерть никогда не была для меня преградой, — прошептал мрак с ехидной усмешкой, — наоборот, она всегда широко распахивала для меня ворота. Но я не хочу вновь ступать по мертвым пустошам, я хочу завладеть цветущим живым садом, и поэтому… Я проявляю терпение.
К его губам прикоснулось что-то мокрое и теплое, пахнущее горечью полевого сбора. Волшебник их сомкнул и не размыкал, пока не определил по запаху все травы, входившие в сбор.
— Ну же, попейте.
— Это мне не поможет. — Слова отдались болью в пересохшем горле. — Хотя давайте.
Горьковатая жидкость потекла в присосавшийся к губке рот.
— Спасибо.
— Я рада, что вам лучше, чар.
— Магда?
— Я.
— Где…
— В крепости, чар, мы в Дубраме.
— Сколько?
— Кажется… кажется уже пятые сутки.
— Вот как. — Волшебник осторожно приоткрыл глаза, чтобы увидеть усталое лицо маркитантки. — И ты выходила меня? Спасибо.
— Что вы, чар, — она убрала упавшую на лицо прядь волос, — я всего лишь исполняю то, что сказал мэтр Кедог.
Армейский лекарь и костоправ, вспыхнуло в голове волшебника. Вспыхнуло по-настоящему — мозг пронзила вспышка острой боли, от которой Тобиус на несколько секунд ослеп.
— Лекарства — это, конечно, замечательно, но я лучше положусь на собственные навыки.
Тобиус поднял свои свинцовые руки и медленно сплел несколько диагностических чар. Они позволили серому волшебнику видеть, что творится в его собственном теле, проверить уровень гормонов, кислот и токсинов, продуктов мышечной работы. Он внимательно рассмотрел точки и знаки в сплетениях чар, которые рассказывали ему о его собственных повреждениях, о каждой гематоме, каждой трещине в костях, о каждом повреждении на внутренних органах. Заклятия Исцеление, которые он подвесил на петлю, израсходовали себя, но полностью исцелить уставшее избитое тело не смогли. Без спешки он принялся восстанавливать свой потрескавшийся сосуд, заставляя гематомы рассасываться, а кости крепчать. Те небольшие запасы подкожного жира, что волшебник еще не успел потерять, мгновенно сгорели, расщепленные на мельчайшие частицы для замены поврежденных клеток.
— Пожалуйста, дай мне мой нож.
Магда, завороженно следившая за пляской разноцветных светящихся нитей в круговороте непонятных ей закорючек, вздрогнула, как будто вынырнула из дремы, и подала Тобиусу его ритуальный нож.
— Отвернись.
Волшебник наложил на себя Обезболивающее, чары для свертывания крови и сотворил из вытянутой из воздуха влаги небольшое магическое зеркало, после чего аккуратно вскрыл себе брюшину и принялся копаться в собственных потрохах. Краем глаза он заметил, что Магда следит за его манипуляциями, зеленая от приступа тошноты. Это показалось ему забавным — маркитанткам нередко приходится видеть искалеченную плоть после боя, порой они помогают лекарям в госпиталях, а порой предаются мародерству, так что привычка у многих вырабатывается быстро. Но видеть, как живой человек потрошит себя самого, — это слишком тяжелое и безумное зрелище для простого человеческого разума, так что даже бывалого может подвести желудок.
Тобиус завершил манипуляцию со своими внутренностями и срастил брюшину так, что на коже не осталось и малейшего шрама.
— Магда, пожалуйста, принеси мне чего-нибудь поесть, чего-нибудь пожирнее, я должен восстановить…
Девушка выметнулась из комнаты, закрывая рот рукой, чтобы не стошнило рядом с лежанкой больного.
