Сон превращался в мучительную, утомляющую полудрему, Тобиус то проваливался в забытье, то выныривал, когда ему казалось, что он падает с дерева или что кто-то карабкается по стволу. От постоянных головных болей хотелось выть.
В ту ночь его разбудили звериные голоса. Понимая, что это не его дело и вообще негоже встревать в естественный ход природных дел, Тобиус тем не менее покинул свою лежанку и направился в темноте на громкий рык и лай.
Немного поплутав меж деревьев, волшебник вышел к маленькой лесной речушке, на противоположном берегу которой суетилась волчья стая. Он сосчитал девятерых крупных хищников, которые, рыча, обступили некую темную горку — павшего зверя, возможно лошадь. Лучше вглядеться Тобиус не мог, так как его Енотовые Глаза быстро теряли силу. Но это не мешало его ушам слышать грозный крик и лязг металла о камень. Кто-то там отбивался от волков и был весьма удачлив, если ему еще не перегрызли глотку. Глубоко вздохнув, Тобиус бросился вперед, прошагав по бегущей речной воде как посуху, выбежал на противоположный берег, вспарывая песок и гальку подошвами сапог, и, пока волки не успели опомниться, ударил по ним чарами Приручения. Вкладывая в них все свое усердие, маг добился того, чтобы лесные хищники подчинились его воле. Один за другим, слегка одуревшие, они покинули берег и скрылись за деревьями, хотя и не понимали, что за причины заставляют их вот так, без боя бросить добычу.
Понадеявшись, что, когда чары развеются, они будут далеко, Тобиус создал крохотного светящегося мотылька.
— Вы живы? Надо торопиться, здесь мы как на лад… они.
Тусклый свет озарил лежащую среди крупных голышей, мелкой гальки и песка тушу мертвого скакового звероящера, немного порванного волчьими клыками там и тут. Уже зная, что ему предстоит увидеть, волшебник медленно обошел тушу и увидел это. Придавленный весом скакуна, на земле лежал его всадник с мечом в руке. Прежде чем варвар замахнулся своим оружием, Тобиус успел углядеть несколько рваных ран на его теле. Железо ударилось о камни, из зубастой пасти врага вырвался яростный рык, похожий на крик, он подался вперед, но не сдвинулся с места, плотно прижатый тушей. Тобиус наставил посох на зулана, и на острие набалдашника заплясала маленькая молния. Варвар, увидев проявление магии, все понял. Он с удивительной для зулана легкостью подавил свою внутреннюю ярость, которую диктовали инстинкты, опустил оружие на землю и с кривой ухмылкой уставился на Тобиуса. Поскольку выбора жить или не жить у него не было, зулан решил принять смерть спокойно.
Волшебник метил посохом прямо в глаз, благо мишень была немалой, но кое-что не давало ему метнуть смертоносный магический снаряд. Пожалуй, именно то, как зулан себя повел. Тобиус не колеблясь прикончил бы рычащее, плюющееся слюной чудовище, клацающее острыми зубами, но существо, владеющее разумом, понимающее свою смертность и принимающее ее достойно, просто-напросто вырывалось за грань понятия «чудовище». Так могли вести себя только люди, да и то не все.
Тобиус сконцентрировался и телекинетическими «щупальцами» отодвинул тушу. Не мешкая, варвар выполз из-под мертвого скакуна, но подняться сразу не смог, упал. Кости зуланов были невероятно прочны и гибки, так что всадника не постигла судьба Адриана Оленвея с его раздробленной берцовой костью, но правая нога временно отказывалась служить. Судя по тому, как дикарь шипел от боли, восстанавливающийся кровоток причинял немалые мучения. Тобиус стоял неподвижно, ждал. Он надеялся, что зулан, как только почувствует себя лучше, бросится на него с мечом, и тогда он, Тобиус, прикончит эту тварь. Тем больше было его непонимание и удивление, когда одноглазый стянул со звероящера грубо сшитые седельные сумки, закинул их себе на плечо и стал пятиться, уходя в ночь. Он сильно хромал на правую ногу, опирался на длинный меч, как на посох… и улыбался. Кровожадный людоед не только не попытался напасть, он даже не совершил ни одного лишнего движения в сторону мага — и просто убрался в темноту, широко скалясь.
Маг остался в весьма смешанных чувствах.
Густой белый туман поднимался от речной воды и окутывал стены пограничной крепости Кальп, превращая ее в плоский черный силуэт, зловеще торчащий посреди широкого речного потока.
Тобиус добрался до цели своего следования в сумерках, но не рискнул выйти на берег великого Якона. Он боялся. Нить, которая тянула его вперед, указывала на древнюю твердыню, но это не значило, что магу стоило идти туда. В конце концов, он мог оказаться внутри в качестве ужина для зуланов, если они уже захватили этот аванпост.
Путеводная Нить не всегда приводила мага к желаемому, ее задача состояла в том, чтобы провести его по жизни к его судьбе, а судьба некоторых волшебников и заключалась, увы, в бесславной смерти. Было бы неудобно, думал серый магистр, оставить самую долгую память о себе в виде кусочка мяса, застрявшего меж зубов какого-нибудь дикаря.
Тобиус медленно перебирался по деревьям, на большой высоте. У тех зеленых исполинов даже самые низкие ветви росли на расстоянии шестидесяти-семидесяти футов от корней. Он надеялся увидеть хотя бы отсвет факела на стенах, услышать хотя бы отзвук человеческого голоса (желательно не вопля агонии), любое подтверждение присутствия людей сгодилось бы. Тобиус уселся на толстой ветке, скрестив ноги, и уставился на зловещий силуэт Кальпа. Он слушал голоса охотящихся ночных птиц, рычание рыскающего внизу зверья и звуки жестоких потасовок между волками и мелкой нечистью, которой кишели леса Дикой земли. Один раз ему почудилось, что над деревьями пролетает кровавый охотник, и волшебник в ужасе замер, покрываясь холодным потом, но оказалось, что это был всего лишь гигантский ночной мотылек.
Чего-чего, а гигантизма Тобиус успел насмотреться вдоволь — эти леса изобиловали источниками дикой магии, и зверье, подвергаясь ее излучению, порой сильно мутировало. Причем увеличение в размерах не было самым страшным, что происходило с животными, — порой они превращались в тварей весьма и весьма жутких.
Легкую дремоту, подкравшуюся к волшебнику, отпугнули внезапные изменения в звуках ночного леса. Животные и птицы стали перекрикиваться об опасности и удаляться от реки. В их понятную и привычную какофонию вплелись резкие неправильные звуки, совершенно чужие, тревожащие и оттого кажущиеся злобными. Чары Енотовых Глаз мало что дали, они быстро распались, успев лишь позволить магу рассмотреть мельтешение множества крылатых тел, круживших высоко над Кальпом. Он узнавал их крики, резкие, чирикающие, перемежающиеся с хлопаньем крыльями: на крепость напали дрессированные зуланские летуны.
Как по мановению чьего-то волшебного посоха, Кальп ожил. Зажглись факелы и костры в его внутренних дворах, десятки людей заметались по стенам, до берега долетали обрывочные команды и предупреждающие выкрики, а затем прогремел залп из мушкетов, затренькали тетивы и засвистели горящие стрелы. Из ночного неба в ответ посыпались копья и камни, большими щебечущими стаями мелкие крылатые твари, словно косяки хищных речных рыб, нападали на стены Кальпа, одного за другим утаскивая брыкающихся и кричащих защитников в небесную черноту. Многие жертвы вырывались из их когтей и падали, и тогда им очень везло, если падение заканчивалось в широком теле Якона, а не на галерее или во внутреннем дворе.
