— Мы потом три недели по лесам этих братьев отлавливали. Поодиночке, группами… Расспрашивали… Так, понемногу, из кусочков, всю картину и восстановили. Всех, конечно, не переловили — много на равнину сбежало. А один из последних сказал, что после этой бойни, де Мена заплатил, чтобы Анжелу зарезали. Не у себя оставили, а зарезали. Наверняка. Тогда ведь очень большой шум был. Даже о капитуляции говорили только между прочим — вот, дескать, война наконец‑то заканчивается, а взбесившиеся от крови и безнаказанности разведчики во главе с печально известным Питером Фламмом вырезали целый город ради кучи ношенных тряпок и колец, срезанных с пальцев, еще неизвестно, куда после направились бы эти безумные звери если бы не регулярные части федеральной конницы, разогнавшие бандитов в мундирах. Жалкие остатки до сих пор скрываются в лесах, откуда их понемногу выкуривают егеря..
— Не знаю — выкуривали они нас или нет. Мы их не встречал. Когда шайки закончились, то мы тоже решили расползаться.. Объяснять командованию, как все было… Такой дурацкой мысли даже не возникало ни у кого. Нас восемнадцать человек осталось. После стычки с кавалерией девятнадцать было, но один от ран умер. Ну и пошли кто куда. Я — в Ле Корн. Там все это дерьмо и прочитал. Де Мена через слово упоминали. И предупреждал он, и предсказывал… Оракул хренов. Из нашего корпуса не осталось почти никого. Ребята почуяли, откуда ветер дует еще до того, как он подул, и просто растворились туманом. Федерация большая. Я тогда подумал, что настолько паскудная ситуация уже хуже стать не может. Как же. Стала. Я в Ле Корне задерживаться не собирался, но кое–какие дела были. Денег надо было раздобыть на первое время. После всех тех помоев, которые на разведку вылили, это сложновато было. Хотя те, кто нас знал, не поверили, но таких мало было. Очень мало. Решил перед отъездом поужинать. Лошадь уже навьюченная перед трактиром стояла. И столкнулся с де Мена. Буквально нос к носу. И я его узнал и он меня узнал. Так что выбора никакого не было. Представь — Ле Корн, Центр, улица, вечер. Да там сотни две народу видело, как я ему кишки выпустил. Он только и успел, что меч вытащить. Думал по переулкам уйти, но на соседней улице взяли. Там как раз строителей с работы в казарму вели, а я прямо на них вылетел. Даже обороняться не стал. Не мой это день был. Надоело все до чертиков. Вот в общем‑то и все.
— Как закончилось?
— Меня не в гарнизонную тюрьму посадили, даже не в городскую, а… были у них, короче, такие казематы. Там держали гражданских и именно тех, у кого срок был больше десяти лет. Казематы старые — их еще до Ле Корна строили. Тогда тут только форт был. Потом народу побольше стало и, соответственно, сажать чаще стали. Построили городскую тюрьму, а сюда кидали тех, кого не жалко и кому свобода не светит. Тут и охранять никого особо не надо было. Подземелье, окон нет, вокруг камень. Если из камеры вонь поднималась, то тело вытаскивали и в общей могиле хоронили.
— Сколько сидел там?
— Месяца два–три. Не знаю точно — солнца там не было, охрана с нами не разговаривала. В моей камере парень один сидел… Вернее, это я в его камере сидел, потому что он там уже восемь лет находился.
— За что его?
— Ни за что. О нем забыли или бумаги потеряли. Он тоже армейский был, потому, наверное, меня к нему и сунули. Раньше он в обслуге офицерской кухни служил. Восемь лет назад он и кладовщик с продовольственного склада начали потихоньку от запасов аристократической жратвы отщипывать. Кладовщик зарвался, а когда ему хвост прищемили, то слил Макса вчистую. Ерундовое дело. Дальше передовой не послали бы. И то в самом фатальном случае. Его в каземат посадили, потому что забито все было под завязку, а каземат в двух шагах от гарнизонной находился. Утром должны были в трибунал отвести, а ночью как раз вся эта кутерьма началась… Ну, когда королевства порталы открыли и за шесть часов столько войск сюда накидали, что только через семь лет их зачистили. Тогда вся Западная часть, как колода карт была — красное, черное, и цвета менялись с той же скоростью, как колода тасуется. Так что всем не до Макса было. Он и не высовывался. Повесить запросто могли и те и другие. А когда немного все успокоилось и власть стала меняться не каждый день, а хотя бы раз в неделю, то напомнил о себе. Только все уже… Поздно. Люди новые, никто его не знает, бумаг нет. То ли сгорели, то ли лежат неизвестно где. Самое забавное, что у него даже жетон не забирали. Он должен был часов десять там просидеть, пока судьи не явятся.. Толку только с того жетона… Что наши судейские, что ихние, включили свой обычный принцип — не чеши и само пройдет. Если проблему игнорировать, то она рано или поздно исчезнет. Проще, конечно, было бы его повесить, но и тут никто на себя ответственность брать не хотел. Какого это хрена армейский в каземате сидит? Тут наверняка кто‑то из высших чинов завязан. Никому же в голову не придет, что охрана гарнизонки и каземата бухали вместе в тот день.
— Когда я в первый раз с Лэном пообщался, то решил, что голова у него прохудилась основательно. Это ошибка была. Он был полностью сумасшедший и головы там не было вообще. Сквозняком снесло. Восемь лет в одиночке и без солнца. Он и жив‑то был, наверное, только потому, что не соображал ничего в принципе. За то время, что я там сидел, мне раза три основательно казалось, что я в его реальность на постоянное место жительства переехал. Только других собеседников все равно не было, так что я к нему даже привык. Он постоянно о солнце говорил. Причем чаще всего я даже не понимал, что это разговор о солнце. Для него это просто было каким‑то символом… Символом новой жизни, власти, бога, всего на свете и самим светом. Миром. Понять невозможно, так что и не пытайся. Он и ход‑то начал рыть, чтоб к солнцу выйти. Видимо, давно очень начал. Когда — не знаю, потому что во времени он вообще никак не ориентировался. Даже прошлое от будущего не отличал. Но вот свои первые месяцы или годы тут, помнил до деталей. А то, что очень давно копать начал… Там вокруг только камень. Из стены валун выковырять просто невозможно. А вот из пола — теоретически возможно. И валуны поменьше и не связаны между собой, только накрепко утрамбованы в несколько слоев. И вот этот, абсолютно умалишенный, человек мало того, что расшатал и вытащил эти валуны… а они здоровые были, тяжелые… Мало того, что он их вытащил, так он еще и землю рыть начал. Такую аллею прокопал, что до сих пор не могу понять — как его там не завалило. Я вначале думал, что у нас крохотная камера. Оказалось, что это все земля из хода. Он и меня к солнцу пригласил. Говорил, что нас там ждут и столы уже накрыты. Правда, из рассказанного, я понял, что помойные крысы в Федерации питаются лучше, чем подданные Солнца. И не ждал нас там никто по той простой причине, что Максим упорно копал не в ту сторону. Понятия не имею, что там находилось. Скорее всего — продолжение казематов. Нет, если бы его не завалило, то куда‑нибудь он дорылся бы в конце концов. Но у меня столько времени не было. Петля на горизонте даже сомнений не вызывала. Я ему дня три пытался ошибку объяснить. Он ведь рыл землю так, что барсуки обзавидовались бы, а тут и копать всего ничего было. А уж по сравнению с тем, что уже сделано… Короче, ничего я ему объяснить и доказать не смог. Сам рыть начал. Макс быстрее управился бы. Он и в темноте ориентировался, как летучая мышь. Только стимул у меня был похлеще, чем горы сухарей и бочки воды.. Землю сыпать было некуда, так я проходы в камере засыпать начал. Хорошо, что ночью на поверхность выполз. Хоть и уже перед рассветом, но еще темно было. В тот раз повезло. Вернулся за Максом…
