Лоранс и впрямь измучилась, и было от чего: семь лет она меня содержала и нежданно-негаданно выкормила себе строптивца, ничего себе испытаньице!..
– Ну, дорогая, послушай. Завтра пойду в банк, и ты увидишь, что все это лишь шутка. Поверь мне, они сделают то, что я захочу.
– Будет удивительно, если ты их переубедишь.
Я-то знал, что совсем нетрудно убедить их, чтобы все мои деньги перевели на счет Лоранс, это проще простого и так естественно. Я только попрошу ее подписать один чек для всех последующих гонораров Кориолана и объясню за что – или нет, не объясню, – а за мной еще останутся гонорары за печатные издания моей песни, о которых я даже не заикнулся в банке, плюс к этому еще сто тысяч франков, вырванных Кориоланом у Ни-Гроша, – не так уж и плохо!
– Что? Что ты там бьешься об заклад? – сказал я. – Наверное, что завтра, как обычно, будешь сама выписывать свои чеки без моего на то благословения?
После крохотной паузы Лоранс вышла из комнаты и бросила мне в лицо:
– Только ты без моего никак не обойдешься!
За две минуты она подкрасилась, переоделась в черное и выглядела теперь как разгневанная статуя правосудия, что ей очень шло и заставило меня подумать совсем по-новому о ее вечных жалобах. Я шагнул к ней – вдруг она отпрянула и закрыла лицо рукой, словно я собирался ее ударить, – я был поражен, даже в мыслях у меня никогда ничего подобного не было.
– Я опаздываю, – выдохнула она. – Пропусти меня! Разве ты не видишь, что я опаздываю?
Каждый первый четверг месяца Лоранс играла в бридж со своими однокашницами; самое большее, что она могла проиграть или выиграть, – это сто франков; поэтому такая сумасшедшая спешка меня сильно удивила.
– Ну что ж, иди, иди! Не ставь только наш общий счет на большой шлем.
Но она уже открыла дверь и, не дожидаясь лифта, засеменила вниз по лестнице. Я облокотился о перила. Лишь с нижней площадки Лоранс посмотрела вверх каким-то сияющим взглядом и с явным облегчением крикнула:
– Ну и как же ты собираешься скрутить этих банкиров?
Саркастический вопросец. Она строила из себя гордячку, но я-то был уверен, что в конце концов Лоранс не откажется от денег, которые сегодня были ей так ненавистны. Ей никогда не удавалось слишком долго презирать звонкую монету.
– Как скручу? – выкрикнул я, перегнувшись через перила. – Дорогая, положу все эти доллары на твое имя, отдам все тебе, одной тебе. И никакой моей подписи на чеках не понадобится! Иногда, если захочешь, выпишешь мне чек.
И, чтобы не слышать отказов и протестов, убежал в квартиру и захлопнул дверь. Однако ее крик, который я успел услышать, был скорее удивленным, чем протестующим.
Глава 6
Это был один из дивных мягких парижских вечеров конца сентября. Небо еще заливала синева – то густая, то прозрачная, как морская волна, то сумеречная, ночная; но это великолепное полотнище, протянувшееся от горизонта до горизонта, местами уже стало выцветать, особенно по краям оно казалось порванным, слегка запятнанным, в подтеках, словно тронутое стайками розовых облаков, вобравших в себя зябкий сероватый пресный отблеск городских огней, расцвечивающих низкое, будто зимнее, небо – скоро и все оно скроется за облаками. Но в этот вечер вдруг повеяло холодом, надвигающейся зимой; где-то неподалеку садовник или подметальщик развел костер из опавших листьев – в изысканно-терпком запахе дыма чудилось что-то подкупающе детское, он навеивал воспоминания о деревне, особенно мучительные, если все детство прошло в городе.
На поэтический лад меня настраивали беседы с Кориоланом, к которому я отправился в наше любимое кафе, как только Лоранс вышла из дома. Я показал ему копию договора с банком и вновь почувствовал на себе снисходительно-любящий взгляд, которым он, к моему великому стыду, обычно меня осаживал.
– Ну в самом деле, послушай, – сказал я, – ведь не может же Лоранс отказать мне в подписи, если я захочу взять свои собственные деньги в банке? Это просто немыслимо!
– Ты так считаешь?
– Но ведь она же их не хочет!
– Да, не хочет! Особенно не хочет, чтобы они были у тебя! Ты еще не понимаешь? Для Лоранс твои деньги значат, что ты теперь можешь купить себе билет на самолет и улететь один к каким-нибудь блондинкам, чтобы отплясывать с ними ча-ча-ча в казино – без нее, разумеется. Она ненавидит эти деньги, а теперь, когда может их у тебя отнять… – Он покачал головой.
Но я, как идиот, твердил:
– Ну что ты… она не может мне запретить…
– Она может тебе отказать в пачке сигарет, если захочет! – твердо выговорил Кориолан. – Да пойми ты: тебе и сантима, может быть, не дадут из этих денег. Хорошо же они тебя облапошили… Эх ты, шляпа!
Я пробурчал, что это просто невероятно… Но теперь мне припомнился довольный вид моего тестя, жест Лоранс, когда она испугалась, что я ее ударю… испугалась – значит, было за что… теперь я и сам начал это понимать… И все-таки невероятно…
– Ты думаешь, она осмелится?..
Кориолан только пожал плечами и отвернулся. С брезгливым видом он протянул мне бумаги, похлопал по плечу, откинулся на стуле, усталый, измученный…
– Который час? – спросил я.
– Уж не собираешься ли ты спокойненько вернуться к семейному очагу? – встрепенулся Кориолан.
– А чего ты хочешь от меня?
– Ну ты даешь! Заметь, я все это предвидел. Но тут ты меня просто убиваешь!
Мне его реакция показалась странной, хотя, может быть, и вправду, для того чтобы уйти из дома, лучшего момента не придумаешь: теперь мы могли на пару с Кориоланом позволить себе приятную и спокойную жизнь. Но, по-моему, наоборот, нужно было сражаться, а не бежать. Я отлично понимал, что он имеет в виду: на моем месте он бы ударил в набат и отправился в добровольное изгнание. Безусловно, я должен был что-то предпринять. Но я человек практического склада: в кармане у меня сто двадцать франков; пижама, не говоря уж о зубной щетке, осталась дома – и куда при всем при этом отправиться на ночлег? В какую-нибудь жуткую гостиницу? Да все уже кругом закрыто… А утром просыпаешься в жалкой, выстуженной комнате… нет, решительно это не по мне! Я должен вернуться, дать Лоранс понять, что вижу все ее убогие, почти бесчестные приемы, и тут же установить правила игры: она не должна мешать мне распоряжаться моими средствами. Только не могу я бесконечно строить из себя оскорбленного: подолгу симулировать негодование попросту не в моих силах. Во всяком случае, успеха в этой роли я никогда не имел.
Кориолан давно уже все это знал; знал он и то, что разыграть большой скандал, в чем он сам преуспел бы, я не сумею. Как обычно, все знали про меня всё заранее, и даже более того. А так как мои поступки, по обыкновению, легко прогнозировались, это мешало мне выработать новую линию поведения, а вернее, освобождало от необходимости что бы то ни было придумывать.
