Глава 3
Как известно, чужие сновидения кажутся безумно скучными, поэтому я лишь упомяну, что всю ночь мне снились изумительные снегопады, звуки фортепиано, шелест каштанов, но проснулся я, задыхаясь больше обычного. В комнате пахло духами, любовью; и хотя эта атмосфера действовала на меня завораживающе, с раннего утра я чувствовал себя словно одурманенным. К счастью, Лоранс уже не было дома. Я открыл окно и все никак не мог надышаться парижским воздухом, который считается загрязненным выхлопными газами и пылью, а по мне – так самый свежий и здоровый воздух на Земле. Потом отправился на кухню и сам сварил себе кофе, поскольку Лоранс не желала видеть прислугу в доме до трех часов дня. Я этим воспользовался, чтобы, вопреки установленным правилам, походить босиком по голому полу и паласам, пожить немного в свое удовольствие. Я давно понял, что эта большая квартира не была приспособлена для праздноболтающегося; постоянно я наталкивался на обремененных делами женщин и обычно замыкался в своей студии, где порой чувствовал себя ужасно одиноко; я бы предпочел участвовать в домашней суете, расхаживать в халате, изрекать глупости – все уж лучше, чем торчать одному перед фортепиано, которое, словно ворчун с одышкой, глухо попрекало меня за мой провал в концертном зале Плейель. Слава богу, оно покоилось рядом с диваном, куда я и перебирался с книгой в руках (за семь лет я, безусловно, прочитал больше, чем за все свое детство, хотя и тогда уже читал запоем).
Накануне я уговорился пообедать вместе с Ксавье Бонна, режиссером «Ливней», и с его продюсером. Ксавье назначил мне встречу в том ресторане, где он был завсегдатаем в пору неудач; это омерзительное заведеньице он величал своим «home». Слава славой, но Ксавье ему не изменил; и Лоранс расценивала это как то, что успех не вскружил ему голову. А я-то как раз думал, что он окончательно ее потерял, потому как ни одно плотоядное не могло питаться в этой харчевне, разве что с голодухи, да еще и в кредит.
«Home» представлял собой большой зал, под сводами которого с утра до вечера чадили свечи и беспрерывно гудела средневековая музыка в исполнении дудок, свирелей и труб, отчего могли расплавиться любые мозги. Ксавье Бонна и его продюсер П.Ж.С. поджидали меня за маленьким столиком. Одежда Ксавье еще раз подтверждала, что успех отнюдь не вскружил ему голову: режиссер по-прежнему щеголял в бежевой куртке с капюшоном, надетой поверх черно-серого свитера. Зато П.Ж.С. сидел в новой тройке и наконец-то выглядел настоящим продюсером. Бонна ненавидел любые условности, и я устроился рядом, не протянув ему руки и даже не посмотрев на него. Лоранс с ним познакомилась в шестнадцать лет; долгое время, по ее словам, он был влюблен в нее; еще она рассказывала, что Ксавье был «просто напичкан всяческими совершенствами». И всяческими бредовыми идеями; длинный, здоровенный, с тонкими чертами лица, ему могли дать и тридцать, и пятьдесят лет, а он лишь поддакивал; как теперь выяснилось из газет, нашей знаменитости стукнуло сорок. Сорок было и П.Ж.С., но лицом, телосложением, характером и умом он явно не блистал. К моему удивлению, П.Ж.С. встретил меня широкой улыбкой.
И вправду, они меня заинтриговали. Еще со времени учебы в лицее П.Ж.С. находился под сильным влиянием Бонна, потом финансировал все его картины, провалы которых обходились ему все дороже. Последний фильм он даже не довел до конца, и на полпути его сменили профессиональные продюсеры, выкупившие контракт на три четверти. Они-то и потребовали от Бонна среди прочих переделок отказаться от идеи целиком строить музыкальную фонограмму на основе нарочито заумного сочинения Альбана Берга.
[7]
Когда Ксавье пришел поплакаться к Лоранс, она ему подсказала мое имя. Он ухватился за эту соломинку, видимо, считая, что человек с консерваторским дипломом сочиняет исключительно додекафонную музыку (с первых нот моей партитуры, написанной более-менее в мелодическом ключе, он демонстративно вышел из монтажной). Ну а продолжение этой истории далеко не способствовало нашему примирению: фильм имел успех, собрал восторженную критику, но появились рецензии и другого рода, причем в таких влиятельных изданиях, как «Обсерватер» и «Кайе дю Синема». Когда я вернулся с Балтийского моря, Кориолан, которого от кино Бонна воротило, показал мне эти две заметки. В первой говорилось, что претенциозный зрительный ряд Ксавье Бонна держится только благодаря двум молодым актерам и особенно благодаря музыке. Автор второй вопрошал, почему такая чудесная музыка проиллюстрирована такими невразумительными картинами. Однако все это, очевидно, не слишком раздражало Бонна и не настроило его против меня.
– Ну и что ты думаешь об этом успехе? – спросил он. Голос его звучал устало и презрительно.
– Ты же знаешь, – подхватил я весело, – Лоранс захотелось побывать на Балтике; мы уехали в самый разгар успеха, а вернулись, когда уже все успокоилось. Наконец-то твой фильм идет широким экраном. – И, обратившись к П.Ж.С., добавил: – Для вас это, наверно, чертовски здорово.
– П.Ж.С. был бы, конечно, доволен, если бы не продал три четверти прав этим пройдохам! – сказал Ксавье. – К тому же своим диктатом они чуть было не загубили фильм на корню.
Поскольку и моя музыка входила составной частью в этот диктат, я потупил глаза и опять подъехал к П.Ж.С.:
– Во всяком случае, критика приняла Ксавье прекрасно, замечательно!
– Чего уж там, – все так же сардонически отпарировал Бонна, – если эти писуны разок проснутся на просмотре моего фильма, считай уже, что они потрудились на славу. Вообще невероятно! Вот подожди… сейчас припомню… Послушай, ну хотя бы это… «Между Любичем и Штернбергом»…
[8]
«наконец-то сплав изящества и глубины» или… «сделать великий фильм на основе столь простого сюжета мог лишь выдающийся режиссер»… И это еще не все, нет, послушай-послушай… «Бонна сильно рисковал, поразительная удача». И это еще не все!
– Постой! Постой! – вклинился П.Ж.С. – Там есть один изумительный отзыв его коллеги… что-то насчет бритвы и облаков…
– Не вали все в одну кучу! – сурово отрезал Ксавье. – «Бонна не идет по стопам своих коллег, которые тащат нас в грязь или поднимают под облака, – он словно скользит по лезвию бритвы».
– Вот-вот, «по лезвию бритвы»! По-моему, это великолепно! К тому же это правда… невероятно, однако правда!
– Представляешь себе? – не унимался Бонна. – Я еще далеко не все цитирую.
Это была его манера зубоскалить; и все же в его глазах и голосе проскальзывали не насмешливые, а скорее счастливые искорки; мне трудно было представить, что столько высказываний о себе самом можно запомнить из одного лишь отвращения.
– Заметьте, – сказал П.Ж.С., – музыка существенно способствовала успеху фильма, это вне сомнения!
