— Вас четверо? — растерянно сказал Краковец.
— Ну. Только четверо и есть, — кивнул хозяин. — Куда нам еще детей разводить? И так тесно.
Женщина подала чай в чашках. После третьей ложки сахару подняла взгляд, спросила у Краковца:
— Еще? Сами кладите сколько надо, не стесняйтесь.
— Спасибо… А квартиру что? Не обещают?
— Как не обещают? — спокойно сказал мужчина. — Мы на очереди. Седьмой год как стоим. Как сюда приехали — сразу и встали. Но тут теперь замедлилось строительство, трасса ушла, фондов мало, а главное дело — строителей у нас нехватка. Мы обои с ней на очереди, каждый у себя на производстве. Однако у нее, видать, быстрее подойдет, она истопником трудится в котельной, там у них всего пять человек на очереди. А у нас-то в гараже ой-ей-ей.
— Так что, уже скоро? — сказал Краковец, бодрясь.
— Теперь скоро, — согласилась женщина. — Нам на котельную больше квартиры в год не дают, конечно, так что, все же лет пять подождать придется…
— Где же вы тут спите?
— Вот где вы сидите… Пацан с бабушкой на той койке, а мы с женой на этой.
— А если взять да уехать куда?
— Уехать можно, конечно, мы много ездили, — сказал мужчина задумчиво. — Тут весь народ такой — уехал, приехал, особенное дело холостяки. Однако у нас так обстоятельства теперь складываются, что через пять лет можно будет и пенсию сразу получить, и квартиру. А ездить что ж? Оно хорошо — где нас нет.
— Когда мы приехали, тут еще в ту пору трасса была, — сказала женщина. — Тут снабжение было, и колбаску завозили, и маслице… Теперь, конечно, былая слава, никому мы больше не нужны.
— А все же большой город, — сказал Краковец, чувствуя отчего-то неловкость.
— Тыщ уже пятнадцать. Клуб, гостиница красивая. — Мужчина подумал, что еще, но не вспомнил. — Есть временные трудности, однако.
«Временные, как наша жизнь, — думал Краковец, прихлебывая чай. — Все пройдет — и наши временные трудности, и временные радости…»
— Ешьте конфеты, — сказала женщина, пододвигая к нему вазочку. — Из области. Сестра приезжала в гости.
«Еще ездят сюда в гости, в этот вагон, гостят, возят друг другу конфеты… — думал Краковец. — Жизнь продолжается…»
Сказал понятливо:
— С кондитерскими у вас, стало быть, перебои.
— Сахар почти что всегда есть. Конфеты что-то в последние года уже редко. И с макаронными изделиями перебой, а так грех жаловаться. Мяса и масла, конечно, как везде. Нет.
Как везде, нет. Краковец кивнул, соглашаясь, что жаловаться нам не на что и некуда. Конечно, перебои с макаронами, с кондитерскими, с мясными, молочными и всеми вообразимыми продуктами давно стали бесперебойными, однако жаловаться пока грех. Пусть эти разные греки и венгерцы жалуются, у которых всего, люди говорят, до усеру. Словно прочитав мысленно и одобрив эту благородную мысль Краковца, хозяин сказал с чувством:
— Лишь бы не было войны.
Краковцу тоже захотелось сказать что-нибудь утешительное, и он сказал, расстегивая молнию на куртке:
— Тепло тут, наверное, зимой, в вагончике.
Молчавшая до сих пор бабушка поддержала беседу:
— Тепло, милок, тепло. Так набздено — не продохнешь. Хоть топор вешай.
Хозяева радостно засмеялись, и мужчина подтвердил, что верно, тепло:
— Мы сейчас все землей закидаем, потом еще снегом сверху, и один останется колидор до двери, как блиндаж будет. По колидорам этим только вход и найдешь. Спьяну иной раз свой колидор ищешь-ищешь…
Напоминание о земляных работах Краковец воспринял как знак и стал прощаться. Его и так заждался небось Валерий в бараке женского общежития, куда он бодро добежал, даже не застегнув куртку. И напрасно, потому что никакого тепла в бараке не предвиделось. Валерия он нашел по шуму, долетавшему в коридор из комнатки в конце коридора. Мужчины затеяли сабантуй по поводу субботы, а также как бы и в честь приезжего, однако, заглянув в эту комнату, Краковец тут же ретировался в коридор, потому что мужчины в ожидании гостей уже успели сильно разогреться. Это подтвердил и Валерий, вышедший за Краковцом в коридор.
— Да, вам-то уж их не догнать, они спозаранку начали… А Валентина-бригадирша в шестой комнате, там они обе. Мне с вами пойти?
— Нет, нет, не надо, я сам, — сказал Краковец. — Завершайте свои дела.
Он постучал в шестую комнату. Валентина, поднявшись со стула, пожала ему руку, а Зиночка, закутанная в шаль, стояла у окна, не оборачиваясь, и только сказала «Здрасьте» тихим голосом. Краковец огляделся. Комната была довольно просторная, не меньше как метров пятнадцать. Может, она казалась такой просторной оттого, что мебели в ней почти не было — узкая кровать, тумбочка в углу и крошечный столик с двумя стульями. В углу ярко светилась электрическая плитка, которой было все же не под силу обогреть дырявую барачную комнату.
— Так вот мы и живем, — бодро сказала Валентина.
— Вы тут что, обе живете? — спросил Краковец.
— Ну, — отозвалась Валентина. — Поскольку я бригадир и староста общежития, мне положено. В других комнатах, конечно, и по четыре, и по пять…
— Я не о том, — сказал Краковец. — Просто мебели маловато… И койка одна…
— А-а… — сказала Валентина. — На что она, мебель? Вдвоем даже теплей. Тут вона холодрыга…
— Да-да, это конечно… — сказал Краковец растерянно.
Он лихорадочно искал, о чем бы еще таком их спросить. Но спрашивать ни о чем не хотелось. Он зачарованно следил, с какой покровительственной нежностью смотрела плечистая Валентина на свою щуплую, закутанную в шаль подружку…
— Хорошо, если лежат двое, а одному как согреться? — сказал Краковец.
— Это что же, стихи такие? — спросила Зиночка, оборачиваясь.
— Это из Библии, — сказал Краковец. — Из Книги Екклесиаста.
— Значит, и правда есть такая книга — Библия? — удивилась Зина. — А я думала, это все поповские выдумки.
— Есть, — подтвердил Краковец — Я даже брал ее как-то почитать у товарища. Всю не прочел.
— Гляди… — сказала Зина. И вздохнула. — В столице все, конечно, можно достать…
— Хватит тебе и здесь чтения, — сказала Валентина ревниво. — Она обернулась к Краковцу: — Я ее в этом квартале на три журнала подписала, все три дефицит — на «Работницу», на «Юность» и «Литературное обозрение», пусть обозревает, что делается.
— Это правда. Подписала, — подтвердила Зина.
Она улыбнулась подруге и снова отвернулась к окну. И тут Краковца осенило: это была любовь. Он стал торопливо прощаться. Если столько любви в этой голой, убогой комнатке, какой еще нужен, к черту, человеческий фактор?…
Он постучал туда, где был Валера, и пьяные мужики заставили его зайти выпить рюмашку. На закуску они подсунули ему специально для него сбереженный шматок колбасы, синей от таинственных наполнителей. Один из парней, уже почти не вязавший лыка, хотел непременно задать Краковцу какой-то важный политический вопрос, но так и не смог вспомнить, какой именно. Другой домогался, вышло ли у него нынче чего-нибудь с Зинкою или с Валькой по этой самой части. Услышав, что не вышло, он с торжеством подтвердил:
