— Вы такое кино видели — «Персональное дело»? — спросила вдруг Люда.
— Нет, не видел.
— А «Черный чулок»? Арабское. Лучшее на свете кино — индийское и арабское…
Зенкович толковал о трудности режиссерской профессии, о засилье коммерческого кино… Он знал, что она не видела за свою жизнь ни одного хорошего фильма. И не увидит. А если увидит, то не поймет, уйдет с середины сеанса. Потребует жалобную книгу…
— Мы не такие, как вы, в Москве… — сказала она напористо. — Где уж нам уж? У нас, конечно, другие люди живут, но это простые советские люди, которые честно строят. Не то что среди артистов, такой разврат…
— Я не артист… — начал оправдываться Зенкович. И вдруг замолчал, услышав рядом с палаткой знакомое рыгание. Это был староста. Рыгнув особенно убедительно, он сказал своему собеседнику, может быть, питомцу Дгацпхаева, московскому инженеру:
— Тут где-то Людка спит. Кругленькая, из Конотопа. Щас бы в самый раз палочку…
— А ты это… Рукой пощупай.
Зенкович обмер. Здоровущая лапа, подняв полог. Стала ощупывать его икры через спальный мешок.
— Кого-то нащупал, — сказал староста и рыгнул. — Кругленькое.
«Сейчас он найдет меня, и будет скандал, — думал Зенкович, обмирая от страха и унижения. — И действительно — зачем я здесь? И с чего он взял, что круглое? У меня же тощие ноги…»
Зенкович дернулся, хотел сбросить лапу, уже добравшуюся до колена.
— Тихо, — шепнула Люда. И вдруг заголосила по-базарному: — Да что же это такое? Отчего же это вы людям спать не даете?
Ее вопль подхватила в соседней палатке кондукторша Маша. В голосе Маши были обида и напор женщины, обойденной судьбой. К тому же она была закалена в троллейбусных склоках.
— Нажрутся! Коблы несчастные! — визжала она, не обращаясь ни к кому лично и честя всех мужчин подряд.
— Ланно… Ланно… — примиряющее сказал староста и рыгнул, уже в некотором отдалении.
— Пойду я к своей Катюше… — сказал инженер слезливо. — Ка-тю-ша…
Стало тихо. Зенкович с благодарностью погладил Людино плечо, но она снова, очень резко сбросила его руку.
«Зачем я здесь? Что мне здесь нужно?» — тоскливо думал Зенкович. Из Людиного мешка слышалось теперь посапывание. Может, она спала, а может, просто делала вид, что спит. Зенкович со своим мешком выполз из палатки, дополз до ближайшего куста, повернулся там на спину и долго, в безысходной тоске смотрел на всевидящие звезды… Он понимал, что они не могут, не должны испытывать к нему состраданья. Он и сам не был уверен, что заслужил его.
* * *
После завтрака Марат построил группу и повел ее вверх, на плоскогорье, где полторы тыщи лет назад возвышалась столица государства елеонитов Кармин-кале. Город размещался некогда по всей длине горного мыса, нависающего над кудрявой долиной. Надземные постройки давно погибли в перипетиях бурной крымской истории, зато уцелели многочисленные пещеры, выбитые в мягкой породе, так что сегодня от обширной столицы и могучей крепости древнего государства оставалась только их подземная часть — таинственный пещерный город, словно бы отодвигавший и без того древнее обиталище елеонитов (чуть не IV век нашей эры) еще дальше, в седую непроглядную мглу.
Сообщение Марата о древней столице было немногословным и не внушало Зенковичу доверия. Он сказал, что на этой горе елеониты устраивали свои битвы и пиршества, а в пещерном монастыре поклонялись своим богам. При упоминании о богах, как всегда, возник спор.
— Вы говорите, они были греки, — горячо сказал свежеопохмелившийся инженер из Москвы. — Значит, они поклонялись Зевсу и Гераклу.
— Если Гераклу, то, значит, и Антею, — подал голос подполковник.
— Да, значит, Антею, — поддержал инженер. — Это на политзанятиях проходили.
Марат не стал углубляться в теологические дебри.
— Что характерно, — сказал он, — это что учеными был найден подземный ход, соединявший мужской монастырь с женским монастырем…
— А где был женский монастырь? — томно спросила кондукторша Маша. Может, после вчерашней одинокой ночи ей импонировала мысль о женском монастыре?
— Вон там… — Марат неопределенно указал вниз, в зеленое море долины, где возвышался второй такой же мыс.
Туристы опасливо выглянули за край пропасти.
— Да-а-а… За семь верст киселя хлебать, — сказал староста.
— Захочешь — полезешь, — сказал Марат.
Наденька шутливо шлепнула его по руке, а кондукторша Маша восхищенно цокнула языком:
— Вот это мужчина!
Зенкович с тоской подумал, что нет, наверное, в России мужского монастыря, под которым гиды не искали бы подземного хода, ведущего в женский. Похоже, что монахи представлялись экскурсионной массе еще более похотливыми, чем культмассовики или инструкторы туризма.
— Скажите, а у вас тут есть памятник героям гражданской войны? — спросила весовщица Зина.
— Вот именно, — спохватился староста. — И главное — памятник героям Отечественной войны. А-то монахи монахами, но мы можем за всем этим главное проморгать…
— Эти памятники у нас установлены, — спокойно сказал Марат. — И притом в значительном количестве.
— Скажите, а в этих памятниках у вас исполняется реквием? — строго спросила кондукторша Маша. — Вот у нас, например, в городе…
Марат был готов к этим вопросам: экскурсанты непременно начинали задавать их, как только заходила речь о разных этих церквах и тому подобном.
— Да, товарищи, — сказал Марат торжественно. — В некоторых из этих памятников обязательно исполняется реквием и горит Вечный огонь, поскольку новая нитка газопровода соединила наш Крым со знаменитым месторождением природного газа.
Зенкович слышал уже такие вопросы и в новгородской Софии, и в Киево-Печерской лавре. Как правило, их задавали с надрывом, с обидой. Может быть, экскурсантов пугало количество еще не окончательно развалившихся, не разбитых, а местами даже восстанавливаемых древних церквей. А может, все было и сложней и проще: может, это хрупкая человеческая плоть протестовала против незыблемой прочности этих никчемушных и даже вредных культовых сооружений.
— Отсюда, товарищи, — сказал Марат, — елеониты лили на головы врагов кипящую смолу. Так что это, как вы убедились, была неприступная крепость. Ее много раз завоевывали татары, пока наконец государство елеонитов не пало. После осмотра бастионов мы спускаемся вниз и той же тропой идем обратно. А теперь пройдемте вот сюда для фотографирования.
Зенкович задержался в пещере, таившей вековую прохладу. Когда последний экскурсант исчез за краем стены, тишина вернулась в монастырь… Зенкович решил, что он должен прийти сюда один, чтобы послушать тишину, не оскверняемую глупыми шутками и безграмотными рассказами.
