Книга Ледяная трилогия, страница 34. Автор книги Владимир Сорокин

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Ледяная трилогия»

Cтраница 34

Дойдя до двери, Дерибас повернул торчащий ключ в замке и уперся лбом в дверь.

– Я вас… застрелю… – прошептал он.

Но безвольная рука даже не смогла подняться к кобуре. Лишь оцепеневшие пальцы сжались. И разжались. Я резко повернул его спиной к двери, расстегнул гимнастерку на груди и разорвал нательную рубаху. Креста не было на его шее.

Мы с Фер подняли Лед и бросили на пол. Он раскололся. Мы схватили подходящий кусок, привязали ремешком к палке. И приблизились к Дерибасу. Он оцепенел и ждал. Ждало его сердце.

Я размахнулся и ударил его ледяным молотом в грудь. Он коротко вскрикнул и, потеряв сознание, стал падать на нас. Мы подхватили его и положили навзничь на пол. Удар был силен: из рассеченной грудины потекла кровь. Глаза Дерибаса закатились, тело затрепетало и задергалось, как при эпилептическом припадке.

Мы ждали пробуждения сердца.

Оно затрепетало. И вдруг остановилось.

Дерибас перестал дергаться. Мы замерли. Лицо его смертельно побледнело. Сердце не билось.

В дверь постучали. И голос секретаря спросил:

– Товарищ Дерибас?

Он почувствовал, что в кабинете что-то произошло. И сразу зазвонил телефон на столе.

Дерибас лежал перед нами бездыханный.

– Товарищ Дерибас! – громче спросил секретарь и стукнул в дверь.

Но Дерибас не отвечал ни нам, ни людям.

– Ломайте дверь! – закричал секретарь.

Охранники навалились на дверь. Я замер. Потому что не знал, что надо делать. Сердце Дерибаса не выдержало удара. И вдруг Фер вцепилась в его плечи, встряхнула:

– Братик, говори сердцем! Братик, милый, родной, говори сердцем!

Сердце молчало.

Трещала дверь.

Фер легла на Дерибаса, обняла его, сжала. Изо рта ее вырвался пронзительный крик. И я почувствовал , как ее сердце встряхнуло остановившееся сердце нашего брата.

И оно ожило.

– Иг, Иг, Иг, – заговорило оно.

Мы закричали от радости.

Дверь распахнулась, в кабинет ворвались чекисты. Но мы не заметили: лица наши припали к окровавленной груди, сердца ловили голос пробудившегося сердца, губы повторяли имя брата:

– Иг! Иг! Иг!

Меня ударили рукояткой нагана по голове, и я потерял сознание.

Очнулся я в карцере.

Было почти темно: свет пробивался из-под железного «намордника» на маленьком подвальном окне. Я лежал на мокром полу. Он пах человеческой мочой. Я приподнял голову и потрогал ее: на затылке большая шишка, волосы склеились от запекшейся крови. Я осторожно встал, держась за стену. Голова слегка кружилась. Но сердце билось ровно: оно отдохнуло, пока я лежал без сознания. Я осмотрелся: в карцере не было ничего. Я осторожно прошелся. Голова болела. Я приложил ее к прохладному «наморднику». И вспомнил все.

Сердце радостно затрепетало: у меня есть брат Иг!

Я застонал от радости, закрыл глаза и улыбнулся в темноте.

Сердце мое стало искать Фер. Толстые кирпичные стены не помешали: Фер была рядом, в камере. Мы заговорили. И нам стало очень хорошо…

Прошли несколько суток.

Я очнулся от скрежета засова. Дверь распахнулась, тюремщик мотнул головой:

– На выход.

Я вышел из камеры. И вскоре стоял в кабинете начальника следственной части Кагана. Маленький, смуглый, с жестоким и умным лицом, он стал задавать мне вопросы о происшедшем. Я понял, что ему не надо говорить правду. Поэтому я сказал, что Дерибас допрашивал нас, потом у него случился эпилептический припадок, он упал и ударился грудью о стол. А мы старались помочь ему. Этот ответ, как ни странно, удовлетворил Кагана. Повертев в руках остро отточенный карандаш, он нажал кнопку звонка.

Меня отправили в общую камеру.

А еще через пару дней нас с Фер отвезли в больницу, где лежал Иг. У входа в отдельную палату сидел охранник в наброшенном на гимнастерку белом халате. Он открыл дверь и впустил нас в просторную и светлую палату. На единственной кровати лежал Иг. Он почти полностью поседел. Лицо его сияло невыразимой радостью. Мы бросились к нему, обняли. И он зарыдал от счастья. Сердца наши стали трогать его проснувшееся сердце. Оно было таким юным ! Иг вздрагивал и плакал.

Мы учили проснувшееся сердце первым словам.

Вошла полная и румяная докторша.

Завидя нас, обнимающих плачущего Иг, она расплылась в улыбке:

– Так это и есть ваши родные, товарищ Дерибас?

Иг кивнул.

Она поставила на тумбочку мензурку с лекарством, вздохнула, колыхнув своей большой грудью:

– Какое это счастье – найти на земле родного.

Мы были полностью согласны с ней.

В этот же день нас освободили, и заместитель Иг чекист Западный поздравил нас: в управлении уже все знали, что Дерибас, потерявший свою семью в Гражданскую войну, нашел сестру и брата. Свидетелям наших рассуждений о Льде и тайной миссии было сказано, что мы, добираясь до Красноярска, почти ничего не ели (что было правдой!), вследствие чего слегка «тронулись умом». Поздравляя нас, широколицый здоровяк Западный извинился за «рукоприкладство» и «вынужденное негостеприимство».

– Все-таки вы, ребята, здорово похожи на нашего Терентия Дмитрича! – искренне признался он.

«А как же – голубые глаза!» – тайно и радостно подумал я.

Нас поселили в общежитии ОГПУ.

Иг выписался из больницы через трое суток. Врачи поставили ему диагноз: «сильнейшее переутомление, поведшее за собой глубокий обморок с квазиэпилептическим припадком». Из Москвы от Ягоды пришло распоряжение – отправить Дерибаса в отпуск для поправки здоровья. Председатель ОГПУ СССР любил и ценил «неистового Дерибаса, железной рукой наведшего порядок на Дальнем Востоке».

В Хабаровске Иг занимал красивый особняк на Амурском бульваре. Бывшая жена и сын остались в Москве, здесь же он сожительствовал с актрисой драматического театра. В особняке Иг мы снова встретились втроем. Иг пришел в себя, грудь залечивалась, сердце начинало жить. В небольшом, но уютном каминном зале мы разожгли огонь, опустили шторы, сбросили с себя убогие человеческие одежды, опустились на ковер и замерли, обнявшись.

Время остановилось для нас.

Очнувшись, мы с Фер впервые после нашей встречи вдоволь наелись фруктов, которых в доме Иг было предостаточно. Начальнику краевого ОГПУ доставляли крымский виноград и персики, астраханские арбузы и сливы, кавказские груши и мандарины. Глядя, как мы, голые, озаряемые сполохами каминного пламени, с наслаждением едим фрукты, Иг любовался нами. Он был похож на малыша, учащегося ходить. Жестокий и непримиримый, воспринимающий жизнь как непрерывную беспощадную борьбу, он словно вылез из старого стального панциря, утыканного окровавленными шипами, и, мягкий, беззащитный, сделал свой первый шаг.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация