Алеша вынес еду в ванную, присев на унитаз, съел тост, запил чаем, дожевывая, вернулся в комнату.
– Я одна полежу… – смотрела Оля мокрыми глазами в белую стену с дешевым покрытием.
Алеша присел к ней на кровать, вытер ей щеку.
– Слушай, а если глаза завязать?
– Я одна полежу, – повторила она.
– Я схожу на площадь, ладно?
– Ага.
Алеша вышел.
«И главное – здесь… по закону мирового свинства… За что мне?» – трогала она стену.
Слабость после рыданий опять потянула в сон.
Оле приснилось, что она в больнице, где матери оперировали грудь, и что она идет по больничному коридору к ней; входит в палату №16 и видит мать, сидящую на кровати и смотрящую на себя в ручное круглое бабушкино зеркало; мать совсем голая и веселая. «Оленька, посмотри, как мне резанули!» – дает она ей зеркало; но Оля и без зеркала видит, что обе груди на месте. «Они же обманули тебя, мама, и ничего не сделали!» – Оля с возмущением трогает правую грудь матери с твердым уплотнением внутри. «Ты неправильно смотришь, – мать дает ей зеркало. – Смотри туда!» Оля смотрит на тело матери через зеркало и видит, что у матери в теле вырезан чудовищный угол – правое плечо с правой грудью исчезли. «Теперь надо смотреть под этим углом, – улыбается мать. – В него видно все самое важное. То, что надо делать». Оля всматривается в угол на теле матери, и сквозь него действительно все видится по-другому, как бы по-настоящему; она наводит тело матери, как лупу на виднеющуюся в окне Москву и видит яркую надпись: «КОМБИКОРМ». «Иди скорей, они в пять закрываются, – советует мать. – Беги напрямую через помойку!» Оля бежит через громадную помойку, проваливаясь по пояс в зловонные нечистоты, выбегает на улицу и оказывается возле громадного здания с сияющей надписью «КОМБИКОРМ»; Оля дергает ручку огромной двери, но дверь заперта. «Я умру с голоду!» – с ужасом понимает Оля и стучит в дверь. «Девушка, чего вы ломитесь! У них всегда до пяти!» – раздается голос рядом; Оля видит старуху. «Я умираю с голоду!» – рыдает Оля; «Идите к кладовщику с черного хода», – советует старуха; Оля пролезает в бетонную щель и оказывается в огромном складском помещении, заваленном всякой всячиной; она идет и вдруг видит маленький столик в углу; за столиком сидит Лошадиный Суп с консервной банкой в руке; он молод и как-то печально-красив; не обращая на Олю внимания, он консервным ножом открывает банку; в банке пустота, но эта пустота и есть НАСТОЯЩАЯ ПИЩА; от нее идет пьянящий вкусный запах невероятной силы; Лошадиный Суп достает ложку и начинает есть из банки. «Дай мне! Дай мне!» – кричит Оля, ползая на коленях, но он не слышит и не видит ее; стоя на коленях, Оля ловит ложку ртом, но ложка мелькает быстро, как пропеллер, насыщая Бурмистрова: банка – рот, банка – рот, банка – рот; Оля подставляет свой рот совсем быстро, и ее больно бьет ложкой, выбивая зубы.
– Зайка! Зайка! Зайка! – Алеша тряс ее за подбородок.
– А? – очнулась она.
– Ты кричала. Давай еще таблетку дам?
Оля села, вытерла мокрое от слез лицо. Она все поняла. Это понимание не напугало ее, а, наоборот, успокоило.
– Слон, полетели в Москву.
– Сразу? А Греция?
– Мне очень плохо. Мне надо в Москву.
– Но… у нас те билеты пропадут. И надо новые покупать. Еще тыщу баксов.
– Тогда я одна полечу.
– Ну что ты городишь, зайка!
– Собирай вещи, и поехали.
– Ну, зайчонок, давай все обмозгуем трезво, давай не будем пороть го…
– Мне надо в Москву!! – закричала Оля. Они вылетели вечерним рейсом.
Москва встретила широкой темнотой пыльных улиц и родными дикими запахами.
Ночь Оля проспала с реладормом, а утром, едва она проснулась, Алеша объявил ей:
– Зайка, я еду за доктором.
– Мне не нужен никакой доктор, – потянулась она.
– Это толковый невропатолог, посмотрит тебя. Лежи и жди нас.
Алеша ушел.
Оля быстро встала, оделась, причесалась, глотнула воды, нашла деньги и вышла из квартиры. Голова кружилась, но работала удивительно четко и быстро. Оля чувствовала, что она очень слаба, но одновременно она с нежным удовлетворением ощущала себя сильно помолодевшей.
На проспекте Королева она поймала машину:
– Мясницкая.
Она помнила, как однажды Лошадиный Суп остановил там машину и ненадолго зашел в свой офис.
Выйдя из машины на Мясницкой, она быстро нашла этот серо-розовый, недавно отреставрированный дом с позолоченной доской. На доске было выгравировано:
Акционерное общество
ПРАГМАС
Оля вошла в дверь.
В большой бело-голубой прихожей маячил охранник в черной униформе и сидела девушка-вахтер.
– Здравствуйте, вы к кому? – улыбаясь, спросила она.
– Я к вашему… начальнику, – заговорила Оля и поняла, что забыла фамилию Лошадиного Супа, вспомнив только его имя – Борис.
– А у нас их целых два, – улыбалась девушка. – Вы к директору или к председателю?
– Я к Борису… – начала Оля.
– …Ильичу? – подхватила девушка. – Вам назначено?
– Нет. Я… по личному делу.
– Вам повезло, он у себя. Как о вас доложить?
– Скажите просто – Оля.
– Хорошо. – Девушка сняла трубку. – Марина Васильевна, тут к Борису Ильичу посетительница по личному делу. Ее зовут Оля. Да. Просто.
Девушка подождала минуту, доброжелательно кивнув Оле, потом положила трубку.
– Проходите, пожалуйста. Второй этаж, по коридору направо до конца.
Оля с легкостью поднялась по мраморной лестнице, но в коридоре у нее закружилась голова, и она прислонилась к стене.
«Только бы не выгнал…»
Придя в себя, дошла до приемной Бурмистрова.
– Проходите, Борис Ильич ждет вас, – открыла дверь секретарша.
Задержав дыхание, Оля вошла в кабинет. Бурмистров сидел за столом и разговаривал по телефону. Мельком глянув на Олю, он поднял кверху указательный палец и стал привставать с кресла, договаривая:
– Я в третий раз тебе говорю – им на хер не нужен весь противогаз, им нужна только металлическая часть, фильтры, понимаешь? Что? А маски пусть на хер он себе наденет! Чего? И чего? Вить! Ну, ты что, первый год замужем? Ну, найми двадцать лохов, посади на баржу, они тебе за сутки отвинтят. А маски за борт. И весь разговор. Давай.
Он бросил трубку на рычажки.
Оля стояла посередине кабинета.
Бурмистров хмуро обошел стол, приблизился к ней, долго и молча смотрел.
У Оли дрожали губы и колени.
– Что, на тот свет собралась? – беззлобно спросил он и ударил ее по щеке.
