Доктор, тяжело дыша, плюхнулся на сиденье, откинулся, не в силах запахнуться полостью. В сапоги его набился снег, он чувствовал, что ногам мокро, но не было сил нагнуться, снять сапоги и вытрясти снег. Перхуша накрыл его полостью:
— Постоим малень, лошадки передохнут.
Встали.
Метель выла вокруг. Ветер набрал такую силу, что толкал самокат и тот покачивался, дергался, словно живой. Но зато ветер разметал снег на дороге, и она стала теперь видна — наезженная, с утоптанным настом.
Доктор хотел закурить, но сил не было доставать из кармана родной, милый сердцу портсигар. Он сидел, оцепеневши, просунув свой посиневший нос между малахаем и воротником и всем существом своим желая поскорей преодолеть это дикое, враждебное, воющее белое пространство вокруг, которое хотело от него одного — чтобы он стал сугробом и навсегда перестал что-либо хотеть. Он вспоминал свои зимние докторские выезды к больным, но не припомнил такой сильной метели, чтобы стихия так препятствовала ему. Года три назад он заплутался на почтовых, и они с ямщиком жгли ночью костер, а потом их заметил обоз и помог; еще однажды он заехал зимой совсем в другую деревню, проехав лишку почти шесть верст. Но в такую сильную метель он попал впервые.
Перхуша, уставший не меньше доктора, слегка задремал. Ему вспомнилось, что он перед отъездом оставил станционного парня заложить в печи трубу, чтобы дом нагрелся к его возвращению. Дом-то нагрелся, а хозяин-то у чужих людей заночевал. Он представил свою избу, нетопленную с утра, голодного хряка Хромку и подумал, что если хряк сегодня с утра сильно выл с голодухи, то сосед Федор Кирпатый догадался зайти и всыпать ему сухаря
как бывало уж не раз. С Хромкой все обойдется, как всегда. Но Перхуше обиднее всего было, что дом стоит нетопленным. И в этом нетопленном темном доме сейчас одиноко тикают ходики. Или они уже встали... да, встали, как им не стоять, он же их тогда и не поправил... Ему стало зябко и неуютно.
— Эй! — толкнул его доктор. — Ты что, заснул? Нельзя спать, замерзнешь.
Перхуша заворочался, очнувшись. Ему стало зябко.
— Нет, это так... передохнул малость... — Он взялся за правило, поддернул вожжи.
Лошади двинулись без понукания, видно, почуяв гладкую дорогу. Самокат покатил.
Дорога шла прямо, и чудесным образом сильный ветер обнажал ее, наметая сугробы лишь по обочинам. Так довольно быстро и легко проехали поле, дорога пошла вниз и пропала в снегу. Перхуша спешился, пошел рядом. От дороги не осталось никаких признаков: в низине везде лежал ровный снег, над которым вилась и выла метель.
— Что б тебя... — Перхуша присел от ветра, держась за правило.
В низине дуло так, что самокат зашатался. Сразу сбились с дороги, и самокат встал в глубоком снегу. Доктор слез и, ничего не говоря и не спрашивая, полез по снегу вперед. Он сразу нашел дорогу и, пробуя ее ногой, пошел по ней. Перхуша стал править за ним.
Так медленно, шаг за шагом, они стали продвигаться вперед. Доктор шел, оступаясь, проваливаясь в снег, шатаясь под ветром, но не теряя дороги. Низина тянулась и тянулась. Вдруг доктор увидел спереди надвигающийся холм, но потом понял, что это не холм, а какая-то снежная туча, клубящаяся и несущаяся на них. Он присел. Над его головой пронесся совсем непроглядный снежный вихрь, пенсне содрало, оно заплясало на шнурке.
— Господи, помилуй мя, грешного... — забормотал доктор, опускаясь на четвереньки.
Вихрь пронесся, и доктору показалось, что это пролетел огромный, необъятного размера вертолет. Лошади в капоре испуганно заржали. Перхуша тоже присел, но правило не выпустил.
Это нечто грозно пронеслось над ними и скрылось.
Доктор, надев пенсне, разглядел впереди подъем, выезд из низины. И на подъеме — обнажившуюся дорогу.
— Там дорога! — крикнул он Перхуше.
Но тот и сам увидал дорогу и довольно махнул доктору рукавицей:
— Ага!
Они добрались до дороги, сели и поехали. Самокат выехал из низины на небольшой пологий пригорок, и Перхуша резко остановил его: впереди была развилка. Перхуша не помнил этой развилки. По хорошей погоде он бы и не заметил ее, а поехал бы туда, куда едут все. Но теперь надо было решать, куда ехать — направо или налево.
«Старый Посад от рощи в двух верстах, — думал Перхуша, сдвинув шапку с мокрого от пота и снега лба. — Стало быть, Посад уж совсем рядом, наверняка слева, а эта правая дорога, видать, обходная, на луга. У них луга тут — загляденье, ровныя... Значит, надо ехать налево».
Доктор молча ждал решения возницы.
— Налево! — крикнул Перхуша, поворачивая правило влево и поддергивая вожжи.
Самокат пополз влево.
— Где мы? — крикнул доктор.
— В Старом Посаде! Тут передохнем, а после дорога прямоезжая пойдет!
Доктор радостно кивнул.
В Старом Посаде Перхуша был всего дважды: на свадьбе у Матрены Хапиловой и с брательником, купившим здесь двух поросят у одного старика Авдея Семеныча по кличке Жопник. Но это было осенью и весной, а не в зимнюю метель. Старый Посад Перхуше понравился: всего девять дворов, а все справные, достаточные. Старопосадские промышляли резьбой, топтаньем и противовесами. И луга у них были отличные, Перхуша с брательником и поросятами обратно ехали лугами, потому как большак по весне развезло. Старопосадские луга тогда поразили Перхушу своей гладью и широтой.
А теперь они все были под снегом.
Самокат полз по равнине. Перхуша вспомнил, что перед Посадом сначала была не то липовая, не то дубовая рощица.
«Как покажется — так и Посад сразу. Там стукнемся к кому-нибудь обогреться. Часок посидим да и тронемся. Тут уж недалеча...» — думал Перхуша.
Лошади, почуяв селенье, пошли резвей, несмотря на то, что дорогу стало заметать и она вскоре скрылась под снегом.
«Надо будет переобуться сразу...» — Доктор шевелил в сапогах мокрыми пальцами ног, уже начавшими замерзать.
— Щас тут роща, а там и Посад, — приободрил Перхуша доктора, глянув на него.
Доктор выглядел совсем уставшим: нос с пенсне смешно торчал из его заснеженной, сгорбленной на сиденье фигуры.
«Как снежная баба... — устало усмехнулся про себя Перхуша. — Подустал слон. Ишь, как ему с погодкой-то неповезло...»
Они ползли, ползли по белой, клубящейся пустыни, а рощи все не было и не было.
«Неуж и тут ошибся?» — думал Перхуша, тараща слипающиеся от усталости глаза и вглядываясь в метель.
Наконец впереди показалась роща.
— Слава Богу... — рассмеялся Перхуша.
Они подъехали. Деревья рощи были большими, старыми. Перхуша же помнил совсем молоденькую рощицу с первыми майскими листочками.
«Не могли они так быстро подрасти...» — протер глаза Перхуша.
И вдруг различил под деревьями крест. Потом другой, третий. Они подъехали ближе. Крестов стало больше. Они торчали из снега.
