— А мы пугнем их! — решительно слез с самоката доктор, зашел сзади, стал отстегивать саквояж.
— Еще два... — заметил Перхуша двоих волков слева, подальше.
Перевел взгляд вперед и различил еще одного волка, спокойно пересекающего вдали залитое луной поле.
— Пять! — крикнул он доктору.
Волки завыли.
Лошадки захрапели и испуганно загреготали.
— Ня бойсь, не отдам! — захлопал Перхуша рукавицей по капору.
Доктор, с трудом отстегнув запорошенный снегом саквояж, принес его, кинул на сиденье, раскрыл, нашел небольшой тупоносый револьвер, взвел курок:
— Где они?
— Вона, — махнул рукавицей Перхуша.
Доктор сделал четыре шага по направлению к волкам, но тут же, сойдя с дороги, провалился в снег. Прицелился в кусты и три раза выстрелил, озаряя желтыми всполохами и без того хорошо освещенную холодным светом равнину.
От выстрелов у доктора зазвенело в правом ухе.
Волки неспешно побежали вправо, все пятеро, один за другим. Доктор увидел их:
— А, вот вы...
И выстрелил по ним еще два раза.
Волки бежали так же неспешно. И вскоре пропали за кустами.
— Ну вот. — Доктор сунул пахнущий порохом револьвер в карман, повернулся к Перхуше: — Путь свободен!
— Путь-то свободен... — Перхуша завозился, открывая капор. — Да лошадки-то тово...
— Чего — тово?
— Боятся они запаха волчьего.
Доктор глянул в сторону убежавших волков. Волки пропали в поле.
— Так их и след простыл! — тряхнул он малахаем. — Какой уж запах?!
Не слушая его, Перхуша откинул рогожку. Лошади стояли в капоре молча. Поворотив морды, они посмотрели на Перхушу.
— Ня бойсь, никому вас не отдам, — сказал он им.
Они молча поглядывали, прядая крохотными ушами. Глазки их поблескивали в лунном свете.
— Чего они? — наклонился над капором доктор.
— Постоят малость, — почесал под шапкой Перхуша, — а потом и тронемся.
— Чего — постоят?
— Спужались они малость.
Доктор внимательно посмотрел на Перхушу:
— Ты, братец, вот что: дурака не валяй со мной. Спужались! Мне что тут — ночь с тобой валандаться?! А ну — садись! И погоняй их, мать твою! Живо! Спужались! Я те дам — постоять! Настоялись уж! А ну — живо!
Громкий голос доктора разнесся кругом.
Перхуша послушно стал накрывать лошадей. Доктор сел на свое место, положив саквояж в ноги, потрогал пакет с пирамидами — цел.
Перхуша сел рядом, взялся за правило, поддернул вожжи, чмокнул губами:
— Н-но, родимыя.
В капоре было тихо, словно он опустел. Переведя взгляд на доктора, Перхуша снова чмокнул:
— Но!
Тишина в капоре не нарушилась.
— Ты что, издеваешься надо мной? — прищурился доктор, теряя терпение. — А ну — дай сюда кнут! Открывай!
Он выдернул кнутик из чехла.
— Не пойдут они, барин.
— Открывай, говорю!
— Не надо, барин. Их от волков оторопь берет. Пока не отойдут — не поедут. Я однова два часа простоял так под Хлюпиным...
— Откры-вай! Открывай! — закричал доктор и с силой толкнул Перхушу.
Тот свалился с облучка, теряя шапку, заворочался в снегу. Доктор неловко спрыгнул, сам стал срывать рогожку с капора:
— Постоять! Я те дам — постоять! Там люди гибнут, а он — постоять!
Держа шапку в руке, Перхуша подошел к доктору:
— Барин, не надо.
— Я тебе покажу — постоять... — бормотал доктор, срывая заиндевевшие петли рогожи с карабинов.
Он вдруг понял, что Перхуша, этот бесцельный, никуда не стремящийся человечек, с его разболтанной неторопливостью, с извечной мужицкой надеждой на авось и есть то, что препятствует пути доктора, его прямому движению к цели.
«Трухлявый мудак!» — зло подумал о нем доктор.
Сорвав рогожу наполовину, он откинул ее.
Лошадки, облитые луной, стояли, словно фарфоровые, уставившись на доктора.
— А ну-ка — па-а-шли! — замахнулся кнутиком доктор, но Перхуша схватил его руку:
— Барин...
— Да ты что? — Доктор рывком освободил руку. — Ты что? Ты — саботировать?
— Барин... — Перхуша протиснулся между доктором и самокатом. — Не бейте их.
— Да я тебя... под суд отдам, подлец!
— Барин, не трожьте, они не битыя у меня...
— А ну — отойди!
— Не отойду, барин.
— Отойди прочь, мудак!
— Не отойду.
Доктор отшвырнул кнутик, размахнулся и хрястнул Перхушу кулаком в лицо. Перхуша бессильно повалился на снег.
— Меня бейте, а их — не дам! — почти выкрикнул он таким сдавленным и отчаянным голосом, что доктор замер с поднятым для нового удара кулаком.
«Что это я?» — удивился своей ярости доктор и отступил назад.
Перхуша заворочался в снегу, сел, привалившись к самокату, поднял шапку. И стал молча нахлобучивать ее. Птичье лицо его, как показалось доктору, все так же улыбалось. Надев шапку, Перхуша так и остался сидеть.
Удивительно, что лошадки по-прежнему молчали.
Доктор тяжело вздохнул, отошел, достал папиросы и закурил.
Совсем вдалеке завыл волк.
«Глупо как... — подумал доктор. — Вышел из себя. Почему? Все же вроде обошлось, и метель улеглась. Но он не хочет ехать... Бред какой-то!»
Он вспомнил, что последний раз бил человека по лицу у себя в Репишной, когда вязали трех парней, наевшихся мухоморов. Одного ему пришлось дважды ударить.
«И вот опять угораздило...» — с досадой подумал доктор и бросил недокуренную папиросу.
Подошел к Перхуше, присел. Положил ему руку на плечо:
— Козьма, ты... не серчай.
— А чего... — усмехнулся Перхуша.
Доктор заметил, что из разбитой губы у того идет кровь. Он вытащил свой носовой платок, приложил к Перхушиному рту.
— Да ладно, барин... — Перхуша отвел его руку, сплюнул.
Доктор подхватил его под руку, стал приподнимать:
— А ну, давай.
Перхуша приподнялся, встал, опираясь спиной на самокат. Приложил к губе рукавицу.
— Не серчай, — хлопнул его по плечу доктор. — Устал я просто.
Перхуша усмехнулся.
— Ехать надо, — качнул его легкое тело доктор.
