– Вот именно! – ответила Мод, всхлипывая еще горше. – Вот именно, не было в комнате, а потом я увидела тебя в коридоре вместе с Вандой.
Константин взял было ее за руку, но она упорно не поднимала головы, чем напоминала теперь не сонную овцу, а упрямую козу.
– Да, ну и что из этого? Я был у своей жены, представь себе, – сказал он с достоинством.
Но, произнося эту фразу, он вдруг оценил ее интонацию и неуместность этого достоинства, да и весь их смехотворный диалог так поразил его, что гнев тут же бесследно испарился.
– Ладно, – сказал он, – так что будем делать? Если ты отказываешься играть всякий раз, как я ночую на стороне, мне придется искать другую Клелию Конти – и завтра же, не важно, сплю я со своей женой или с кем-нибудь еще.
– Ты можешь изменять мне сколько угодно, – заявила Мод с непререкаемой и одновременно, по мнению Константина, абсолютно идиотской логикой. – Ты можешь изменять мне сколько угодно, но я не желаю об этом знать.
– А откуда же ты об этом узнала? – спросил он раздраженно. – Кто это тебе напел?
Мод подняла на него невинные, укоризненные глаза.
– Никто мне ничего не напел, но, когда я увидела тебя в коридоре ночью в красном пеньюаре Ванды, я сразу все поняла. Я не так уж глупа, представь себе!
– Я оказался в коридоре только потому, что случился взрыв, – медленно и мягко ответил Константин. – Не думаю, что такие взрывы будут повторяться каждую ночь – по крайней мере, очень надеюсь; таким образом, есть шанс, что ты не каждый раз будешь знать о моих изменах. Вот так-то. Значит, договорились? Если взрывов не будет, ты согласна сниматься?
И пока Мод сморкалась и с улыбкой кивала ему, Константин спрашивал себя: неужели он так и не разобрался в ней? Может, она вовсе не в себе или глупа как пробка? Может, прав был Попеску, кинувшись подсказывать ей роль?
– А ты видела, как Попеску помогал тебе только что? – улыбнулся Константин. – Как он изображал Клелию Конти?
– Да-а-а, – протянула задумчиво Мод, – но знаешь, что интересно: я почему-то вижу Клелию другой. А ты? Я представляю ее более… как бы это выразиться… ну, более развратной, что ли… Как ты считаешь?
Но Константин не ответил, он широкими шагами устремился к коляске, таща за собой Мод. И там она сыграла наконец так, как требовалось: прекрасно, изысканно, убедительно; если кто-нибудь и мог в то утро соперничать в очаровании с Сансевериной, то это была Мод.
В результате утро затянулось для всех, а в особенности для Ванды, согласно плану съемок она была готова – одета, загримирована и надушена уже к половине десятого, чтобы сыграть сцену с Моской, следующую после эпизода с Клелией в коляске. Итак, она просидела все утро в своем фургоне, раскладывая пасьянс за пасьянсом, к великому восхищению и страху Попеску, которому долгий опыт работы в кино подсказывал, что знаменитые кинозвезды не очень-то любят терять время по вине скромных дебютанток. Наконец Ванда вышла и, смерив испуганную группу с высоты трех ступенек ледяным взглядом, остановила его на Константине.
– Ну, мы будем наконец снимать что-нибудь или нет? – осведомилась она. – В расписании как будто указано, что в половине десятого мы с Людвигом, вот в этих костюмах, должны говорить друг другу разные пустяки. Я вижу, эта перспектива уже никого не прельщает?
Ванда говорила своим знаменитым, ровным, без модуляций голосом, так медленно и едко, а главное, так неестественно спокойно, что даже самых завзятых весельчаков пробрала дрожь. Осветители – из тех, что потолще, – вдруг проявили пристальный интерес к собственным ногам, а более худые спрятались за толстых. Один лишь Константин остался стоять где стоял, то есть лицом к лицу с Вандой. Она ткнула в его сторону кружевным зонтиком, который держала в руке.
– Ну, а ты долго собираешься мариновать здесь всех нас? Боже, до чего отвратительный день, до чего отвратительны эти съемки, а уж «Обитель» твоя – настоящая богадельня! Все пошло, все скучно до тошноты, слышишь, Константин, это я тебе говорю! Публика заснет на твоей «Обители». И вообще, с меня хватит, я ухожу, удаляюсь в свой фургон – самое уютное место на этой съемочной площадке – и буду там играть в карты. Ну, кто тут умеет играть в джин?
И взгляд ее остановился на Романо.
– Ты, – указала она, – вот ты! Пошли со мной. Бросай свои веревки и иди за мной. Да-да, я знаю, на съемочной площадке не принято говорить о веревке, так что приглашаю всю группу на выпивку сразу после работы.
И Ванда, разъяренная, как фурия, повернулась и исчезла за дверью повозки. Романо оставил свои электрокабели, бросил на Константина смеющийся и одновременно полный покорности судьбе взгляд и, насвистывая, последовал за ней. Он не был ни удивлен, ни обеспокоен. Да и другие, откровенно говоря, ему скорее позавидовали, чем посочувствовали, особенно мужчины. Константин с улыбкой повернулся к оцепеневшему Попеску и похлопал его по плечу.
– Не паникуйте, старина. Через час, самое большее – через два у Ванды улучшится настроение. Да притом нам, кажется, уже пора обедать, разве нет? Так что прервемся-ка и за стол! А я пока проветрюсь, съезжу поглядеть на Вассье, – объявил он всем, – должно быть, красивое местечко.
– На машине туда не добраться, – предупредил его один из осветителей.
– Ну ладно, проеду часть дороги, а дальше пройду пешком, – сказал Константин, залезая в свой «Тальбот».
Глава 6
– Так ты умеешь играть в джин? – спросила Ванда, войдя в фургон.
Она закрыла ставни, и благодаря этому здесь было прохладно – сумрачно и прохладно.
– Я играю во все карточные игры, – ответил Романо, с улыбкой подняв на нее вопросительный, но спокойный взгляд.
– Мне нужно с тобой поговорить, – сказала Ванда, – подожди только, я сниму грим, парик и все эти тряпки.
Она прошла за ширму и быстро разделась там со стыдливостью, странной для актрисы и безупречно сложенной женщины. Романо успел разглядеть лишь краешек плеча и обнаженную грудь, да и то лишь потому, что хитроумно извернулся и вытянул шею. Ванда поймала этот взгляд в зеркале и нахмурилась было, но глаза Романо сияли таким неподдельным мальчишеским восхищением, что она невольно улыбнулась ему.
– Ты знаешь, что тоже хорош собой? И даже очень хорош. Я вчера сказала Константину и теперь повторю тебе: ты должен был бы потом поехать с нами в Лос-Анджелес и сделать там блестящую карьеру.
Она вышла из-за ширмы в легком бледно-голубом халате, который подчеркивал голубизну ее глаз, полулегла в свой любимый шезлонг, шлепнув ладонью по стоявшему рядом табурету; Романо послушно уселся.
– Ну, что ты об этом думаешь? – спросила она.
– Почему бы и нет, – ответил юноша, – почему бы и нет? Только бы выбраться отсюда…
– А ты не надеешься отсюда выбраться?
– Вам-то, думаю, это удастся, – сказал Романо, – вы, конечно… нет никаких оснований…
