— По уму мне бы сейчас отлежаться сутки другие, чтобы силы вернулись. Только кто же нам даст столько?
— Тогда может пожрем чего-нибудь? — предложил я, — А то я скоро сам завою, так есть охота!
— Ага, давайте, сообразите чего-нибудь! Ни в чем себе не отказывайте, пищеблок напротив. Желательно ничего не включать, там есть пакеты с саморазогревом — их и берите.
— А почему включать нельзя? Сейчас бы супчику горяченького! — сглотнула слюну Эва.
— Если включится хоть один прибор, кроме аварийного, на главный пульт пойдет сигнал о расконсервации базы. Вопросы есть? Нет! Меня не будите, пару часов, я думаю, мы можем себе позволить.
— А помыться можно? — уже без всякой надежды спросила Эвелина.
— Помыться? Отчего же нельзя, помойтесь! Только воду не включайте! — улыбнулся он, — Шучу, чего надулась? Пока вода в накопительных емкостях не закончится, не включится насос, подкачивающий ее из скважины. Я думаю, что воды для трех… точнее двух человек должно хватить с избытком. Так что мойтесь, но с оглядкой, экономно.
— Уф, хоть на этом спасибо! — облегченно выдохнула Эва, — Чувствую себя, как свинья после прогулки в болоте. Может и переодеться найдется во что?
— В комнатах пошарьте в шкафах, там обязательно должно быть сменное белье и что-то из одежды. Насчет размеров не обещаю, но сухо и чисто, — добавил куратор на прощание.
Мы устроили куратора поудобнее на кушетке, накрыли одеялом и вышли из бокса. Двери решили не закрывать, вдруг чего случится, хотя бы услышим. Устроились напротив медотсека в стерильно пустой комнате. Странно тут как-то все — чисто и пусто, словно все ушли, потом все помыли, почистили и подготовили для следующих жильцов. Одежда лежит, белье, простынки. Приют таежный для заблудившихся путников.
Одежду нашли быстро, действительно чистая, пахнущая недавней дезинфекцией. Быстренько сполоснулись в душевой кабинке, переоделись и почувствовали, что минувшие события изрядно укрепили в нас чувство голода. Настала пора ему жестоко отомстить борщом и котлетами. Хотя…
После недолгой инспекции холодильников и шкафов борща в пакете не нашлось. Мы разогрели по паре брикетов с соблазнительной надписью «Пюре картофельное с бифштексом натуральным», съели их в тишине, запили водой и отодвинулись от стола, чувствуя сытную дрему.
— А что, Сеня, жизнь хороша?
— Хороша-а-а! Сейчас бы кофе с булочкой, да-а-а…
— Нет здесь печки, дурачок!
— Да я так, в принципе, все равно ничего не получится. После ратных подвигов, да сытного обеда какой из меня мужик? Так, приложение к дивану, — ухмыльнулся я.
— Думаешь?! — хитро улыбнулась она, и без паузы прыгнула на меня, как дикая кошка.
Последовавшие за этим прыжком объятия, поцелуи и ласки лишь немногим уступали страсти, с которой меня познакомила Эва в самом начале. Как хорошо, что мы догадались закрыть дверь медицинского бокса, думала какая-то маленькая часть моего сознания, пробиваясь сквозь пламя страстной плотской любви. Может что-то переходит к нам от тех, с кем мы входим в контакт? Если это так, то легко объяснить охватившее нас дикое неистовство, свойственное более животным, чем человеку, обремененному условностями и моралью. Сравнение с животными не казалось мне грязным или оскорбительным — я знал, каково это быть животным, сильным, уверенным. Медведица подарила мне свое видение мира, и оно понравилось неимоверно.
Нам было хорошо. Трудно описать состояние блаженства охватившее нас после. Я говорю НАС, потому что всеми своими чувствительными психическими сосочками ощущал блаженство окутавшее Эву. Даже смачный храп спящего куратора не мог разрушить нашего блаженного состояния. Мы купались в нем, подпитывая друг друга чувствами счастья, радости, покоя. В этом состоянии полной эйфории нас и подхватил сон, утащил в спокойную глубину к спасительному отдыху.
Мне снился сон, странный сон. Странный тем, что я точно знал о ком идет речь, и где происходят события. В обычном нормальном сне все по-другому: картины в нем расплывчаты; предвидения неопределенны; лица знакомые и милые, либо незнакомые и смазанные. На этот раз мне снился сон больше похожий на документальный отчет неведомого автора. В этом кинозале я был единственным зрителем, а личность оператора скрывал ослепительный конус света. Мне оставалось только смотреть на экран.
* * *
Берлин. 1910 год. Помещение морга.
— Карл, остановись, убери ланцет. Мне кажется, вы напрасно собираетесь вскрывать этого мальчика.
— Чего это вдруг? Ганс, ты что заболел? Тебя пугает перспектива работы с трупом ребенком? Это не укладывается в твои религиозные каноны? Мы хирурги, дружище Ганс, нам нужно вскрывать мертвых, чтобы лучше лечить живых!
— Какие к черту каноны, не болтай глупостей, Ганс! Он не мертвый! Я чувствую пульс, слабый нитевидный, но у него есть пульс. Проверьте дыхание! Что вы улыбаетесь, как идиоты? Катрин, дайте ваше зеркальце, я же знаю, оно всегда с вами! Ну же, не жеманьтесь!
— Ганс, ты такой странный, ты собираешься приложить мое зеркало ко рту этого мертвяка и хочешь, чтобы я потом без содрогания в него смотрелась? Извини, но поищи себе другое зеркало!
— Хорошо, бог с тобой, Катрин, но когда-нибудь твое жеманство сыграет с тобой злую шутку. Вот смотрите, на поверхности ланцета появляется помутнение — он дышит!
— Черт, опять искать среди кучи трупов кого-нибудь посимпатичнее. Ганс, раз уж ты спас этого маленького паршивца, значит, тебе и искать ему замену.
— Вот уж нет, пусть Катрин покопается в холодильнике, ей нужно научиться отличать мертвых от живых раньше, чем ты доверишь ей в руки скальпель.
— Ганс, это уж слишком! Это недостойно мужчины, ты… ты… гадкий!
— Как знаете, найдите самого достойного среди присутствующих, а я должен отправить его в больницу. Живому мальчику не место среди трупов и равнодушных хирургов. Не скучайте без меня.
Берлин. 1910 год. Больничная палата.
Мужчина в белом халате, по всей видимости доктор, сидит на краю койки. В его сознании, перегруженном делам и проблемами, бродят слова:
«Не умер сразу, значит, будет жить. Крепкая порода. В карточке про него ничего не записано. Скорее всего маленький бродяжка, он бы просто замерз на улице, как сотни других, но ему повезло оказаться в больнице. Надо заявить в полицию, и отправить мальчишку в приют, как встанет на ноги».
Мальчик с трудом открывает глаза и слабым голосом просит:
— Пожалуйста, не зовите полицию и не отправляйте меня в приют!
— Я что сказал это вслух? — удивляется доктор.
— Не знаю, — отвечает мальчик, — но вы же подумали об этом.
— Как тебя зовут, мальчик?
— Вольф… Вольф Мессинг. Вы не смотрите, что я маленький и худой, я страсть какой шустрый. Не отдавайте меня в приют, доктор, я могу у вас полы мыть и вообще любую работу…
