И исповедь эта вовсе не будет тайной, как привыкли утонувшие в грехах и ереси церковники. Зачем человеку скрывать что‑то, если он действительно хочет исповедаться и покаяться в своих грехах? Желание что‑то от кого‑то скрыть может быть лишь у окончательно погубивших свою бессмертную душу нераскаявшихся грешников…
Так что исповедь будет публичной. Я буду задавать вопросы, а вы, грешники, будете на них отвечать. Отвечать не мне, Посланнику Святого Максима, а самому Святому Максиму. И если кто‑нибудь из вас осмелится солгать самому Сыну Бога, его тут же поразит Божественный Гром.
С этими словами я достал из кармана просторной куртки один из отнятых у ментов пистолетов. И попросил по каналу связи Макса сосредоточиться и сообщать мне о малейшей замеченной им неискренности.
Макс послушно приготовился. В это время больница уже стояла на ушах, под завязку была наполнена ментами, но больных пока не трогали, разогнали по палатам и заперли. Допросы и прочее — начнутся позже.
Так что пока Максима вполне можно использовать. Как чуткий и безошибочный детектор лжи. Заставить с его помощью говорить правду людей, которые уже давно разучились быть искренними.
Жестоко это, конечно. По отношению к Максу прежде всего. Но нужно. В том числе, может быть, и самому пацану. Клин надо клином выбивать. Чтобы отвлечь его от безрадостных мыслей о собственных проблемах, просто необходимо, может быть, по уши загрузить проблемами чужими.
Я постарался, как мог, психологически подготовить мальчишку к тому, что сейчас будет происходить, практически – на его глазах. Убедить его, что пожалеть этих старых упырей означало бы предать, обречь на чудовищную смерть множество совершенно невинных людей, в том числе и детей. Что перед нами сидят вовсе не беспомощные очень старые люди, а могущественные палачи, на совести которых океан пролитой крови и слёз.
Последнее Максим с его способностью читать чужие мысли, видел, кстати, гораздо лучше меня.
Он уже давно не был ребёнком, который мог расплакаться от того, что случайно слегка задел на тренировке по носу своего друга. Но всё равно предстоящее зрелище неминуемо будет очень сильным потрясением для него. Хотя только что, буквально двадцать минут назад он видел кое‑что ничуть не лучше. Но всё‑таки то были здоровенные довольно молодые садисты, а здесь были, хоть и такие же, если не большие, садисты, но – старики. Немощные, слабые старики, которым даже без этой “исповеди” и так не долго бы оставалось жить.
Но Макс всё‑таки сумел собраться, раздавить в себе глупую и неуместную жалость. Тем более, что я ему “помог”. Я рассказал ему, что его друг и верный слуга Леардо ослеплён Чёрными Колдунами. А сидящие здесь старцы – ничем не лучше этих “колдунов”. А скорее всего – гораздо хуже. Наверняка моя догадка о том, что Чёрные Колдуны действуют фактически по строгим инструкциям Святой Церкви, всё‑таки верна. А если это так, то эти старцы – настоящие палачи его друга. И выяснить это до конца можно только путём задуманной мной изуверской “исповеди”.
Жестоко это было с моей стороны. Но делать было нечего. Всё равно – когда‑то пришлось бы Максу про Лео сказать. А сейчас – самое время. Ярость, захлестнувшая сейчас Максимку, должна помочь ему справиться с жалостью к старичью, которое я сейчас начну расстреливать. Расстреливать по его наводкам.
“Исповедь” началась. Первые вопросы, первые попытки солгать “Сыну Бога”, первые безжалостные выстрелы.
Убивал я не всех, некоторых просто ранил, даже не очень тяжело. Мне не нужны были их мерзкие жизни, мне от них нужна была правда. И хоть какое‑нибудь раскаяние. Хотя бы и под страхом “Божественной” кары. В возможность которой они, кажется, поверили. Всерьёз поверили!
В этом мире, совершенно не знакомом с огнестрельным оружием, выстрелы из заурядного “Макарова” были восприняты действительно как проявление Божественного гнева. Были восприняты как чудо, чудо, гораздо большее даже моего исчезновения и последующего появления.
Старики попадали передо мной на колени. И стали наперебой каяться. Говорить правду о себе. Такую правду, что даже у меня мороз пошёл по коже. Даже не представляю, что испытал от их покаяния Максим…
Моя догадка о том, что община Чёрных Колдунов фактически давно уже превратилась в тайный “филиал” Святой Церкви, в покорную воле церкви “штурмовую бригаду” огромной силы, полностью подтвердилась. Этих штурмовиков Его Великая Святомудрость со товарищи очень долго и терпеливо держали про запас, на самый экстренный случай.
Выпустил он этих “чёрных штурмовиков” только тогда, когда понял, что без них ему с Максимом не справиться.
То, что с этим мальчишкой до конца всё равно не удастся справиться даже и с помощью Чёрных Колдунов, – это оказалось для церкви полнейшей неожиданностью.
Так изощрённо и подло воевали эти “святые отцы” против “Сына Бога”, “Святого Максима” потому, что ни в какого Бога и ни в чью святость давным–давно уже не верили. Ибо творили такое, чего никакой Бог не должен бы допустить в созданном им мире. Если бы, конечно, в здравом уме и твёрдой памяти был. А “Бога$1 — шизофреника, бессильного что‑то изменить или просто равнодушного ко всему, такого “Бога”, даже если он и есть, и бояться‑то ни к чему. И воевать против его Сына вполне можно. Тем более, что в “Божественность” Максимки они тоже совершенно не верили.
До сегодняшнего дня не верили. Вернее – до этой минуты, показавшейся им чуть ли не страшным судом. Грохот выстрелов, ещё более оглушительный от того, что раздавались они в довольно маленькой комнате, запах пороховой гари, неизвестно откуда появляющиеся страшные раны – всё это подействовало на них очень даже не слабо. Ничего подобного они в своём средневековье не видели, только читали в разных сказках и пророчествах, которым тоже ни на грош не верили.
К тому же только что они были свидетелями того, как “Божественный” Меч “самостоятельно” покарал ихнего шефа, как “Небесный Посланник” прямо у них на глазах быстренько смотался на “Небо” и обратно, как будто в соседнюю комнату сходил за чем‑то. Не иначе, инструкции от самого Сына Бога (а может – и не только от Сына!) получил. И полномочия. И “Божественный” инструмент для их выполнения.
В общем, уверовали они. Те, конечно, которые живы остались. Двоих самых чудовищных упырей я всё‑таки пристрелил насмерть, не сдержался. А оставшиеся – уверовали и “раскололись” перед нами с Максом до самой задницы.
А я, пользуясь моментом, всё не слезал с них, продолжал взвинчивать темп и напряжение “исповеди”, вытягивал из них всё, что только было можно, самые незначительные, казалось бы, мелочи. Сейчас‑то они, не успев оправиться от шока, от обрушившегося на них “Божьего” гнева, верят. И каются. Вроде бы – искренне. И сами верят в то, что каются искренне. Но долго ли они крепки в своей вере и в своём раскаянии останутся, неизвестно. По крайней мере, большую часть своей жизни прожили они в совершенно циничном безверии.
Когда я, наконец, закончил принимать “исповедь”, то почувствовал себя как выжатый лимон. Максим наверняка чувствовал себя не лучше.
