В тот же день я прекратил поток дуэлянтов. Максим из‑за своего благородства и наивности принимал все бросаемые ему вызовы, даже простолюдинов. Которые вообще‑то никакого права бросать ему вызов не имели. Сначала он даже не убивал их в поединках, побеждая, дарил им жизнь, как барону Далергу, в результате появилась целая толпа новых желающих сразиться с ним. Очень уж многим захотелось попытаться, совершенно ничем не рискуя, убить его и завладеть его богатством.
И Максиму, чтобы не быть убитым, пришлось всё‑таки убивать самому. Но он одаривал при этом семьи убитых неимоверно щедрыми денежными подарками. И из‑за этого желающих сразиться с ним всё равно было очень много и с каждым днём становилось всё больше.
Простые люди в нашем королевстве жили очень бедно, и ради денег, которые получат родные и станут после этого богачами, многие крестьяне были не против пожертвовать своей жизнью. Да и шанс убить Максима несмотря на всё его невероятное умение владеть мечом, убить и самому тогда стать человеком, богаче и могущественнее самого короля, такой шанс не просто был, он был очень даже немалым и с каждым днём становился всё больше. Все видели, что силы Максима тают на глазах и уже просто на исходе. Даже если его не убьют, он вот–вот умрёт сам.
Поэтому рискнуть, попытаться убить его желали очень многие, и не только бедные простолюдины. Знать тоже становилась в очередь. Максим убивал быстро, никогда не обрекал побеждённого на длительные страдания. А угроза лёгкой смерти – это совсем не то, что может остановить алчного человека, рвущегося к неимоверному богатству и власти, и боящегося вдобавок, что его может обойти какой‑нибудь более ловкий соперник. А Максим недоумевал, в его глазах стоял немой вопрос, горечь и боль, он совершенно не понимал, почему столько людей так ненавидят его, что хотят вступить с ним в смертельный поединок.
Мой господин не знал, как и было сказано в древнем пророчестве, что он – Сын и Посланник самого Бога, и что он обречён Высшей Волей искупить своими страданиями человеческие грехи. Он, не понимая, что происходит, просто боролся за свою жизнь. Он никому не желал зла, но кровь не прекращала литься вокруг него, наоборот, лилась всё сильнее. Он смертельно устал, но передышки ему и не думали давать. Я понимал, что он ненавидит наш мир, ненавидит себя, несущего повсюду смерть…
Я поставил точку в этом потоке вызовов. Жирную точку, как выражался сам Максим. Я приказал всех, и простолюдинов, и высокородных, среди которых были даже родственники короля, всех без разбора, кто пришёл в тот день попытать счастья в поединке с герцогом, а таких набралось человек двадцать, всех их я тоже приказал публично выпороть почти до бесчувствия и после этого подвесить голыми за ноги на стене замка.
Этим приказом я поверг в шок всю дворню. Но отказаться выполнить мой приказ слуги не осмелились. И высокородные графы, которые имели законное право на вызов герцога Максима на поединок, они тоже, жестоко выпоротые, висели на всеобщем обозрении вниз головой рядом с крестьянами.
И после этого вызовов тоже больше не было. Ни одного. Даже от высокородных. Что толку, что есть право на такой вызов, если герцог, оказывается, изволит плевать на это право. И вполне может опозорить так, что потом неприличные анекдоты будут ходить не только про тебя, но и про весь твой род. И никому не пожалуешься. Королю? Это даже не смешно. От такой жалобы только хуже будет, тогда уже точно твоё имя навсегда станет нарицательным во всяких пошлых комедиях, и тебе в спину даже уличные мальчишки будут радостно улюлюкать и бросать комьями грязи.
То, что приказ выпороть и подвесить за ноги аристократов из древних родов отдал на самом деле вовсе не Максим, а всего лишь я – безродный мальчишка, это, похоже, никому и в голову не могло придти. Это была с моей стороны не просто наглость, а немыслимая наглость, за которую даже смерти, которая была бы достойной такой наглости, никто и придумать бы не смог. Все были уверены, что приказ, который я огласил, исходил от самого герцога Максима.
Но этим своим приказом я… нет, вовсе не опозорил честь Максима, хотя отказ от законного вызова на поединок считался величайшим позором. С Максимом всё было иначе, победитель Лесного Владыки, победитель чудовища, перед которым испокон веков готовы были унизиться и вынести любой позор все без исключения люди нашего мира, кроме, быть может, Его Великой Святомудрости, господин Максим теперь просто не мог быть опозоренным, что бы он ни сделал.
Я вовсе не опозорил Максима, но я поставил его вне закона. Любой, кто осмелится так откровенно наплевать на закон, даже Максим, неминуемо и сам оказывается после этого вне закона, и тогда никто уже не обязан соблюдать закон и по отношению к нему. Теперь Максима на совершенно законных основаниях могли убить уже не только в поединке. А просто как обычного вора – застрелить из лука или арбалета, зарезать сонного, затравить псами, подослать наёмного убийцу, отравить, навести порчу, сделать всё, что угодно.
И такие попытки были неизбежны в будущем, очень уж многие на самом деле ненавидели его и желали его гибели. Так что я вовсе не спас господина от неминуемой смерти. Но мне удалось отсрочить эту смерть, удалось дать ему маленькую передышку.
Кроме “влюблённых дам” и дуэлянтов я в то же утро избавил Максима ещё от одной тоже ставшей для него совершенно неразрешимой проблемы.
Терять было уже нечего, я уже успел натворить такого, что жить мне оставалось не дольше, чем будет жить мой господин. Я ни о чём не жалел, я был горд, что помогаю самому Сыну Бога, и что именно из‑за своего служения ему (а значит – и самому Богу) когда‑нибудь наверняка приму мученическую смерть. И, может быть, моя смерть тоже послужит делу искупления человеческих грехов…
Я избавил Максима от спорщиков. Он по своей наивной доброте принимал тех, кто обращался к нему с жалобой на соседа по поводу какого‑то спорного имущества. Разобраться, кто был прав, а кто виноват в этих запутанных делах было совершенно немыслимо, и он, чтобы как‑то закончить имущественный спор, просто одаривал и ту, и другую сторону неимоверно щедрыми подарками. Безрассудство таких поступков было настолько очевидно, что я даже усомнился, в здравом ли уме находится мой господин. Но потом решил, что о человеке не из мира сего нельзя судить как об обычном уроженце Фатамии.
Разумеется, как только разнеслась весть о том, как обходится Максим с пришедшими к нему выяснять имущественные споры, окрестные крестьяне мгновенно побросали свою работу и образовали гигантскую очередь.
В то утро я нагло и громогласно соврал, что отныне мой господин герцог Картенийский, рыцарь Лунного Света Максим поручил лично мне решать такие споры. И тут же приступил к скорому и неправедному суду. Я просто конфисковывал в казну герцога всё, что служило предметом спора, а на обе спорящие стороны налагал дополнительные обязательства выплатить (тоже в казну герцога) сумму, которая мне казалась приблизительно равной стоимости спорного имущества.
Я успел провести всего два таких “разбирательства”, после чего громадная очередь спорщиков мгновенно растаяла без следа. Крестьяне убедились, что “халява” (как выражался Максим) – закончилась, и самое разумное – побыстрее унести ноги. И больше, к удивлению (и огромному облегчению) Максима, его такими спорами никто не донимал.
