— Стенографисткой и телеграфисткой? — удивился
Мизинов. — Тогда тем более. Эраст Петрович, я оставлю здесь эту барышню с
одним-единственным условием: она будет исполнять обязанности вашего секретаря.
Все равно вам понадобится какой-то курьер или связной, не вызывающий лишних
подозрений. Однако учтите — вы за нее поручились.
— Ну уж нет! — в один голос вскричали и Варя, и
Фандорин. А закончили тоже хором, но уже по-разному.
Эраст Петрович сказал:
— Я в секретарях не нуждаюсь.
А Варя:
— В охранке служить не буду!
— Как угодно, — пожал плечами генерал,
поднимаясь. — Новгородцев, конвой!
— Я согласна! — крикнула Варя.
Фандорин промолчал.
Глава четвертая,
в которой враг наносит первый удар
«Дейли пост» (Лондон),
15(3) июля 1877 г.
«… Передовой отряд стремительного генерала Гурко взял
древнюю столицу болгарского царства город Тырново и рвется к Шипкинскому
перевалу, за которым лежат беззащитные равнины, простирающиеся до самого
Константинополя. Военный везир Редиф-паша и главнокомандующий Абдул Керим-паша
сняты со своих постов и отданы под суд. Теперь Турцию может спасти только
чудо».
У крыльца остановились. Надо было как-то объясниться.
Фандорин, кашлянув, сказал:
— Мне очень жаль, Варвара Андреевна, что т-так вышло.
Разумеется, вы совершенно свободны и ни к какому сотрудничеству я вас
принуждать не собираюсь.
— Благодарю вас, — сухо ответила она. — Очень
благородно. А то я, признаться, подумала, что вы нарочно все это устроили.
Вы-то ведь меня отлично видели и наверняка предполагали, чем все закончится.
Что, очень нужна секретарша?
В глазах Эраста Петровича вновь промелькнула искорка,
которую у нормального человека можно было бы счесть признаком веселости.
— Вы с-сообразительны. Но несправедливы. Я
действительно поступил так не без задней мысли, но исключительно в ваших
интересах. Лаврентий Аркадьевич непременно спровадил бы вас из д-действующей
армии. А господин Казанзаки еще и жандарма бы приставил. Теперь же вы остаетесь
здесь на совершенно з-законных основаниях.
На это Варе возразить было нечего, — но благодарить
жалкого шпиона не хотелось.
— Я вижу, вы и в самом деле ловки в своей малопочтенной
профессии, — язвительно сказала она. — Главного людоеда, и того
перехитрили.
— Людоед — это Лаврентий Аркадьевич? — удивился
Фандорин. — По-моему, не похож. И п-потом, что же непочтенного в том,
чтобы охранять государственные интересы?
Ну что с таким разговаривать?
Варя демонстративно отвернулась, окинула взглядом лагерь:
белостенные домики, ровные ряды палаток, новехонькие телеграфные столбы. По
улице бежал солдат, очень знакомо размахивая длинными нескладными руками.
— Варя, Варенька! — издали закричал солдат,
сдернул с головы кепи с длинным козырьком и замахал. — Все-таки приехала!
— Петя! — ахнула она и, сразу забыв о Фандорине,
кинулась навстречу тому, ради кого преодолела путь в полторы тысячи верст.
Обнялись и поцеловались совершенно естественно, без
неловкости, как никогда раньше. Видеть некрасивое, но милое, сияющее счастьем
лицо Пети было радостно. Он похудел, загорел, сутулился больше прежнего. Черный
с красными погонами мундир сидел мешком, но улыбка была все та же — широкая,
обожающая.
— Значит, согласна? — спросил он.
— Да, — просто сказала Варя, хотя собиралась
согласиться не сразу, а лишь после долгого и серьезного разговора, выдвинув
некоторые принципиальные условия.
Петя несолидно взвизгнул и снова полез обниматься, но Варя
уже опомнилась.
— Однако нам нужно подробно все обсудить. Во-первых…
— Обсудим, обязательно обсудим. Только не сейчас,
вечером. Встретимся у журналистов в палатке, ладно? У них там вроде клуба. Ты
ведь знаешь француза? Ну, д'Эвре? Он славный. Он мне и сказал, что ты приехала.
Я сейчас ужасно занят, отлучился на минуту. Хватятся — не сносить головы.
Вечером, вечером!
И побежал обратно, пыля тяжелыми сапогами и ежесекундно
оглядываясь.
Но вечером свидеться не довелось. Вестовой принес из штаба
записку: «Всю ночь служба. Завтра. Люблю. П.».
Что ж, служба так служба. И Варя занялась обустройством.
Жить ее взяли к себе сестры милосердия — женщины славные и отзывчивые, но
пожилые, лет по тридцать пять, и скучноватые. Они же собрали все необходимое
взамен багажа, доставшегося предприимчивому Митко, — одежду, обувь, флакон
кельнской воды (а были-то чудесные парижские духи), чулки, белье, гребешок,
заколки, душистое мыло, пудру, мазь от солнца, кольдкрем, смягчающее молочко от
ветра, ромашковую эссенцию для мытья волос и прочие нужные вещи. Платья, конечно,
были ужасные, за исключением разве что одного — голубого, с белым кружевным
воротничком. Варя убрала вышедшие из моды манжеты, и получилось довольно мило.
Но с утра ей стало скучно. Сестры ушли в лазарет — из-под
Ловчи привезли двоих раненых. Варя попила кофе в одиночестве, сходила отправить
родителям телеграмму: во-первых, чтоб не сходили с ума, а во-вторых, чтоб
выслали денег (исключительно взаймы — пусть не надеются, что она вернулась в
клетку). Погуляла по лагерю, поглазела на диковинный поезд без рельсов: с того
берега прибыл обоз на механической тяге. Пыхающие паром железные локомобили с
огромными колесами волокли за собой тяжелые пушки и фуры с боеприпасами.
Зрелище было впечатляющее, настоящий триумф прогресса.
Потом от нечего делать зашла проведать Фандорина, которому
выделили отдельную палатку в штабном секторе. Эраст Петрович тоже бездельничал:
валялся в походной койке с турецкой книжкой, выписывал оттуда какие-то слова.
— Охраняете государственные интересы, господин
полицейский? — спросила Варя, решив, что уместнее всего будет
разговаривать с агентом в тоне насмешливо-небрежном.
Фандорин встал и накинул на плечи военный, без погон, сюртук
(тоже, видно, где-то обмундировался). Через расстегнутый ворот рубашки Варя
разглядела серебряную цепочку. Крестик? Нет, кажется, медальон. Любопытно бы
заглянуть, что там у него. Так господин филер склонен к романтике?
Титулярный советник застегнул ворот, ответил серьезно:
— Если живешь в г-государстве, надобно либо его беречь,
либо уж уезжать — иначе получается паразитизм и лакейские пересуды.
