Что ж — Варя рассказала.
Оказалось, что и царь, и канцлер хорошо умеют слушать.
Корчаков перебил только два раза. Сначала спросил:
— Это какой же граф Зуров? Не Александра Платоновича
сын?
А во второй раз:
— Так, значит, Маклафлин с Ганецким хорошо знаком, если
назвал по имени-отчеству?
Государь же раздраженно ударил ладонью по столу, когда Варя
объясняла про информаторов, которыми обзавелись в Плевне многие из журналистов:
— Ты мне еще не объяснил, Мизинов, как вышло, что Осман
всю армию для прорыва в кулак стянул, а твои лазутчики вовремя не донесли!
Шеф жандармов заволновался, готовясь оправдываться, но
Александр махнул рукой:
— Потом. Продолжай, Суворова.
«Продолжай». Каково? В первом классе, и то на «вы» называли.
Варя демонстративно выдержала паузу, но все-таки довела рассказ до конца.
— По-моему, картина ясная, — сказал царь, взглянув
на Корчакова. — Пускай Шувалов готовит ноту.
— А я не убежден, — ответил канцлер. —
Послушаем выводы почтеннейшего Лаврентия Аркадьевича.
Тщетно Варя силилась понять, из-за чего у императора и его
главного дипломатического советника возникли разногласия. Ясность внес Мизинов.
Он достал из-за обшлага несколько листков и, откашлявшись,
заговорил, очень похожий на зубрилу-отличника:
— Если позволите, я от частного к общему. Итак. Прежде
всего должен повиниться. Все время, пока армия осаждала Плевну, против нас
действовал хитрый, жестокий враг, которого моя служба не сумела вовремя
выявить. Именно из-за козней этого тщательно законспирированного врага мы
потеряли столько времени и людей, а 30 ноября чуть и вовсе не лишились плодов
всех наших многомесячных усилий.
При этих словах император осенил себя крестным знамением.
— Уберег Господь Россию.
— После третьего штурма мы — а точнее, я, ибо выводы
были мои — совершили серьезную ошибку. Сочли за главного турецкого агента
жандармского подполковника Казанзаки, и тем самым предоставили истинному
виновнику полную свободу действий. Ныне не вызывает сомнений, что нам с самого
начала вредил британский подданный Маклафлин. Это несомненно агент высшего
класса, незаурядный актер, готовившийся к своей миссии долго и обстоятельно.
— Как этот субъект вообще попал в действующую
армию? — недовольно спросил государь. — У вас что, давали
корреспондентам визу безо всякой проверки?
— Разумеется, проверка была, и претщательная, —
развел руками шеф жандармов. — На каждого из иностранных журналистов
запрашивали в редакциях список публикаций, согласовывали с нашими посольствами.
Каждый из корреспондентов — человек известный, с именем, в враждебности к
России не замечен. А уж Маклафлин особенно. Я же говорю, очень обстоятельный
господин. Он сумел завязать дружеские отношения со многими русскими генералами
и офицерами еще во время среднеазиатской кампании. А прошлогодние репортажи о
турецких зверствах в Болгарии составили Маклафлину репутацию друга славян и
искреннего приверженца России. Между тем, все это время он наверняка действовал
по тайной инструкции своего правительства, которое, как известно, относится к
нашей восточной политике с неприкрытой враждебностью.
До поры до времени Маклафлин ограничивался чисто шпионской
деятельностью. Он, конечно же, передавал в Плевну сведения о нашей армии, для
чего сполна воспользовался свободой, которая была опрометчиво предоставлена
иностранным журналистам. Да, многие из них имели не контролируемые нами
контакты с осажденным городом, и это не вызывало у наших контрразведовательных
органов никаких подозрений. Впредь сделаем соответствующие выводы. Тут опять
моя вина… Пока мог, Маклафлин действовал чужими руками. Ваше величество,
конечно, помнит инцидент с румынским полковником Луканом, в книжке которого
фигурировал загадочный J. Я опрометчиво решил, что речь идет о жандарме
Казанзаки. Увы, я ошибся. J означало «журналист», то есть тот же британец.
Однако, когда в ходе третьего штурма судьба Плевны и всей
войны повисла на волоске, Маклафлин перешел к прямой диверсии. Уверен, что
действовал он не на свой страх и риск, а имел на сей счет инструкции от
начальства. Сожалею, что с самого начала не установил негласное наблюдение за
британским дипломатическим агентом полковником Веллсли. Я уже докладывал вашему
величеству об антироссийских маневрах этого господина, которому турецкий
интерес явно ближе нашего.
Теперь восстановим события 30 августа. Генерал Соболев, действуя
по собственной инициативе, прорвал турецкую оборону и вышел на южную окраину
Плевны. Это и понятно — ведь предупрежденный своим агентом о плане нашего
наступления, Осман стянул все силы в центр. Удар Соболева застал его врасплох.
Но и наше командование вовремя об успехе не узнало, а Соболев имел недостаточно
сил, чтобы двигаться дальше. Маклафлин с прочими журналистами и иностранными
наблюдателями, среди которых, замечу мимоходом, находился и полковник Веллсли,
случайно оказались в самой ключевой точке нашего фронта — между центром и левым
флангом. В шесть часов через турецкие заслоны прорывается граф Зуров, адъютант
Соболева. Проезжая мимо журналистов, которые ему хорошо знакомы, он кричит об
успехе своего отряда. Что происходит дальше? Все корреспонденты бросаются в
тыл, чтобы поскорее сообщить по телеграфу о том, что русская армия побеждает.
Все — но только не Маклафлин. Суворова встречает его примерно полчаса спустя —
одного, забрызганного грязью и почему-то выезжающего из зарослей. Безусловно, у
журналиста было и время и возможность догнать гонца и убить его, а заодно и
подполковника Казанзаки, на свою беду увязавшегося за Зуровым. Ведь оба они
хорошо знали Маклафлина и вероломства от него ожидать никак не могли. Ну, а
инсценировать самоубийство подполковника было несложно — оттащил тело в кусты,
пальнул два раза в воздух из жандармова револьвера, и довольно. Вот я на эту
удочку и попался.
Мизинов сокрушенно потупился, однако, не дождавшись от его
величества очередного упрека, двинулся дальше:
— Что же касается недавнего прорыва, то здесь Маклафлин
действовал по согласованию с турецким командованием. Он был, можно сказать,
козырной картой Османа. Расчет у них был прост и верен: Ганецкий — генерал
заслуженный, но, прошу извинения за прямоту, не семи пядей во лбу. Он, как мы
знаем, и не подумал усомниться в информации, переданной журналистом. Надо
благодарить решительность генерал-лейтенанта Соболева…
— Да это Эраста Петровича надо благодарить! — не
сдержавшись воскликнула Варя, смертельно обидевшаяся за Фандорина. Стоит,
молчит, за себя постоять не может. Что его сюда, в качестве мебели
привели? — Это Фандорин поскакал к Соболеву и убедил его атаковать!
